— Тише, тише! — умоляла кузина Стиклз.

— Я не собираюсь затихать, — упрямо сказала Валенси. — Я молчала всю жизнь. Я заору, если захочу. Не вынуждайте меня захотеть. И хватит болтать чушь о Барни Снейте.

Валенси не совсем понимала причину своего негодования. Какое значение лично для нее имело то, что Барни Снейту приписывают преступления и проступки? И почему более всего ей казалось невыносимым, что он мог быть подлым возлюбленным несчастной маленькой Сесили Гей? Потому что это было для нее невыносимо. Ее не трогало, когда его называли вором, растратчиком или уголовником, но ей было нестерпимо думать, что он любил и погубил Сесилию Гей. Она вспоминала те две случайные встречи и его лицо — кривую загадочно-привлекательную улыбку, его усмешку, его тонкие чувствительные, почти аскетические губы, его вечное настроение открытой бесшабашности. Человек с такой улыбкой мог убить или украсть, но не мог предать. Она вдруг возненавидела всех, кто говорил или думал так о нем.

— Когда я была юной девушкой, мне не приходили в голову подобные вещи, Досс, — уничижающе заявила тетя Веллингтон.

— Но я не юная девушка, — упрямо ответила Валенси. — Разве не вы вечно убеждали меня в этом? А вы все — злобные, бесчувственные сплетники. Не оставить ли вам бедную Сисси Гей в покое? Она умирает. Что бы она ни сделала, Бог или Дьявол достаточно наказали ее за это. Вам не нужно стараться больше. А что касается Барни Снейта, единственное преступление, которое он совершил, это то, что он живет сам по себе и занимается своим делом. Он вполне может обойтись без вас. Что, разумеется, непростительный грех для вашего жалкого снобизма.

Заключительное слово отчеканилось внезапно, и Валенси почувствовала, что оно стало вдохновением. Именно такими они и были, и никто из них не имел права учить других.

— Валенси, твой бедный отец перевернулся бы в гробу, если бы мог слышать тебя, — сказала миссис Фредерик.

— Осмелюсь сказать, ему бы захотелось этого ради разнообразия, — нагло ответила Валенси.

— Досс, — мрачно начал дядя Джеймс, — десять заповедей до сих пор действуют, особенно пятая. Ты не забыла об этом?

— Нет, — ответила Валенси. — но я думала, что вы их забыли, особенно, девятую. Вы когда-нибудь думали, дядя Джеймс, какой скучной была бы жизнь без десяти заповедей? Ведь только то, что запрещено, становится привлекательным.

Но это возбуждение было уже излишним для нее. Она знала по неким безошибочным приметам, что скоро начнется один из приступов боли. Он не должен настигнуть ее здесь. Она поднялась со стула.

— Я иду домой. Я пришла только на ужин. Он был очень хорошим, тетя Альберта, хотя ваш соус для салатов не достаточно острый, и щепотка кайенского перца ему бы не помешала.

Никто из потрясенных гостей серебряной свадьбы не мог вымолвить ни слова, пока в сумерках не закрылась калитка за спиной Валенси. Затем…

— У нее горячка — я говорила, что у нее горячка, — простонала кузина Стиклз.

Дядя Бенджамин жестоко хлопнул пухлыми руками.

— Она чокнулась — я говорю вам, что она чокнулась — сердито пробормотал он. — Все свидетельствует об этом. Абсолютно сумасшедшая.

— О, Бенджамин, — мягко сказала кузина Джорджиана, — не осуждайте ее так резко. Вы должны помнить, что сказал наш дорогой старый Шекспир: милосердие не мыслит зла.

— Милосердие! Чепуха! — фыркнул дядя Бенджамин. — Никогда в жизни не слышал, чтобы молодая женщина несла такую чушь. Говорить о вещах, о которых ей должно быть стыдно даже думать, не то что упоминать. Оскорблять! Унижать нас! Она, видимо, хочет добрую дозу порки, и я бы сам занялся этим. Ха-ах! — Дядя Бенджамин отпил добрую половину обжигающего кофе.

— Вы полагаете, что свинка может так повлиять на человека? — простонала кузина Стиклз.

— Вчера я открыла зонтик в доме, — просипела кузина Джорджиана. — Я знала, что это принесет несчастье.

— Вы не пытались измерить ей температуру? — спросила кузина Милдред.

— Она не позволила Амелии поставить градусник под язык, — проскулила кузина Стиклз.

Миссис Фредерик не могла более сдерживать слезы. Вся ее твердость рухнула.

— Должна сказать, — простонала она, — что Валенси очень странно ведет себя уже две недели. Она немножко не в себе — Кристин может подтвердить. Я надеялась, что это просто одна из ее простуд. Но это… должно быть, это что-то худшее.

— Мой неврит снова возвращается, — сказала кузина Глэдис, кладя руку на голову.

— Не плачь, Амелия, — дружелюбно сказал Герберт, нервно приглаживая свои торчащие ежиком седые волосы. Он ненавидел «семейный гвалт». Очень невежливо со стороны Досс начать таковой на его серебряной свадьбе. Кто бы мог предположить, что она устроит это?

— Вы должны показать ее врачу. Это, возможно, только э-э-э… припадок безумия. Сейчас нередки такие припадки, правда?

— Я… вчера предлагала ей проконсультироваться с врачом, — простонала миссис Фредерик, — но она сказала, что не пойдет к врачу, — не пойдет. О, конечно, я ужасно тревожусь!

— И она не будет принимать настойку Редферна, — сказала кузина Стиклз.

— Или что-либo другое, — добавила миссис Фредерик.

— И она намерена пойти в пресвитерианскую церковь, — сказала кузина Стиклз, утаив, однако, к ее чести, историю с перилами.

— Это доказывает, что она чокнутая, — прорычал дядя Бенджамин. — Я заметил что-то странное в ней в ту минуту, когда она вошла. Я заметил это еще раньше. (Дядя Бенджамин думал о м-и-р-а-ж-е). Все, что она сегодня говорила, свидетельствует о пошатнувшемся разуме. Тот вопрос — «Это жизненно важная часть?» Есть ли какой-то смысл в этой реплике? Никакого! Ничего подобного не бывало у Стирлингов. Это, должно быть, от Вансбарра.

Бедная миссис Фредерик была слишком сломлена, чтобы возмутиться.

— Никогда не слышала ничего такого про Вансбарра, — простонала она.

— Твой отец был довольно странным, — сказал дядя Бенджамин.

— Бедный папа был… особенным, — согласилась миссис Фредерик, плача, — но он никогда не был тронутым.

— Он всю жизнь разговаривал точно так же, как Валенси сегодня, — ответил дядя Бенджамин. — И считал, что был своим прапрадедушкой, заново родившимся. Я слышал, как он это говорил. Не убеждайте меня, что человек, верящий в подобные вещи, разумен. Все, все, Амелия, хватит хныкать. Конечно, Досс устроила сегодня ужасный спектакль, но она не виновата. Старые девы склонны вести себя странно. Если бы она вовремя вышла замуж, с ней бы такого не случилось.

— Никто не хотел жениться на ней, — сказала миссис Фредерик, почувствовав, что каким-то образом дядя Бенджамин упрекнул и ее.

— И, к счастью, здесь нет посторонних, — прохрипел дядя Бенджамин. — Мы можем сохранить все внутри семьи. Завтра я отведу ее к доктору Маршу. Я знаю, как обращаться с упрямцами. Лучший выход, да, Джеймс?