Кто-то прошел по коридору. Поскрипывали подошвы яловых офицерских сапог. Звукоизоляция в здании приличная, двери качественные, человек в коридоре не слышал ни выстрела, ни звука падающего тела. Иван дождался, пока тот выйдет на лестницу, и окинул взглядом комнату. Беспорядок, три трупа — и такое чувство, что угодил в мертвую временную петлю, события будут наслаиваться друг на друга, и все произойдет именно здесь…

Нет, он вырвался из порочного круга, снова вышел в коридор, не забыв прихватить папку, запер дверь на ключ. Как скоро хватятся людей, дойдут до этой двери и примут решение ее взломать? Элементарный разум подсказывал, что нескоро. Его ни в чем не подозревают, люди работают, могут отлучаться. Первым хватится полковник Ритхофен, и мысль о том, что гауптман Венцель причастен к деятельности вражеской разведки, превалировать не должна. Он имеет несколько часов, чтобы сделать ноги…

Убийственная иллюзия, будто взгляды всех посторонних прикованы исключительно к нему! На самом деле, конечно, не так. Он не выделялся среди окружающих. Спокоен, собран, лишен эмоций. А о том, что творилось внутри, знал только он. Иван перебежал дорогу, отдав честь какому-то озабоченному майору, вошел в переулок, где раньше располагались торговые ряды, а сейчас только ветер гулял по заброшенным торговым точкам. На западе гремела канонада — карательные подразделения и части вермахта атаковали занятые повстанцами кварталы в районах Охота и Воля. Канонада на востоке, но уже с другим «душком» — части 1-го Белорусского фронта, усиленные свежими подкреплениями, похоже, что-то замышляли, проверяли «на зубок» качество обороны. Еще, от силы, неделя — и армада ринется в бой, сметая укрепления врага и слабые надежды поляков на обретение государственной независимости…

За торговыми рядами простирался сквер с магнолиями и каштанами. Как оазис посреди пустыни — охраняемая и убираемая территория. В глубине зеленых аллей — здание переменной этажности, причудливой вытянутой формы. Модернистские архитекторы в 30-е постарались, придали фасаду что-то нелепое из выступов и ниш, угловатых балконов, карнизов и выпуклостей. В здании не меньше десяти подъездов. Здесь жили офицеры — кто-то с семьями, другие поодиночке, третьи приводили девушек легкого поведения или имели постоянных подруг из местного населения (чьи персоны СД и гестапо проверяли особенно дотошно). У подъездных дорожек прогуливалась охрана с повязками, стояли легковые «Мерседесы», «Опели» с «Кюбельвагенами». Если присмотреться, здание состояло из нескольких частей, его соединяли закрытые переходы и фрагменты кровли. Жилье гауптмана Венцеля находилось на первом этаже. Фрау Киттель, пожилая этническая немка, обретшая гордое звание фольксдойче и отказавшаяся съезжать из города, как обычно, мыла пол в коридоре. Шлепала тряпка по мокрым половицам, бренчали ведра. В дальней комнате по коридору играл патефон. Весь этот вид в сознании майора Таврина как-то смутно ассоциировался с советской коммуналкой — опрятнее, чище, больше приватности — и все равно, как ни крути, общежитие со своими порядками. Не хватало вечно пьяного ветерана Кригсмарине в тельняшке, играющего вечерами на губной гармошке.

— Здравствуйте, господин Венцель… — прокряхтела грузная фрау Киттель, освобождая проход. — Как ваша служба, как дела?

— Спасибо, фрау Киттель, — поблагодарил Иван. — Дела идут, служба продвигается, со дня на день одержим победу над всеми нашими врагами.

— О, кто бы сомневался, — улыбнулась старушка, разминая натруженную спину. — Разве может быть иначе? Вы слышали, господин Венцель, в «Синема-Доме» вчера кино показывали — что-то про любовь, представляете? Говорят, полный зал набился — и офицеры, и штатские…

— Я, наверное, пропустил, фрау Киттель, — улыбнулся Иван, доставая ключ от своего обиталища. — Служба затянула, все такое. А про любовь — это прекрасно.

Лишь бы не любовь к Адольфу Гитлеру и тому, что он насадил в старушке-Европе… Жилище фактически служебное. В его распоряжении имелись две маленькие комнаты, уставленные какой-то трогательной старой мебелью, душевая с туалетом, небольшая кладовка. Кухня отсутствовала, но это не проблема. Не будет офицер германской армии себе готовить. Поест в столовой и придет домой. Но только не сегодня…

Нетерпение подгоняло. Он чувствовал, что надо спешить. Утрамбовал гражданскую одежду в заплечный офицерский ранец, пачки сухих галет, сигареты. Озадаченно разглядывал мятые банкноты, извлеченные из карманов. Рейхсмарок при себе было много, успел «заработать», учитывая, что почти ничего не тратил. Но в местах, куда он направлялся, данные дензнаки вряд ли пользовались спросом. Поколебавшись, он оставил деньги при себе. Зарядил «нарукавный пистолет» последним патроном, проверил «Люгер-Парабеллум» в кобуре, задумался, уместно ли будет посидеть на дорожку…

Решил постоять — покурить напоследок перед окном. Стекло не отличалось лучезарной прозрачностью — не потому, что грязное, а потому, что старое. Окно выходило на дорожку перед офицерским общежитием. Оградить здание забором никто не додумался — не столь уж важные особы тут обитали. Круглосуточное патрулирование считалось достаточным. Старый польский дворник вскапывал землю под чахлыми кустами, тащил тяжелые лейки с водой. Все это разительно контрастировало с соседним кварталом, с соседней улицей. В этом состояла особенность современной Варшавы. Кто позволил свершиться этой глупости? Почему за политические амбиции одних (причем амбиции в принципе не реализуемые) должны расплачиваться сотни тысяч других? Структуры Армии Крайовой, вынужденные действовать в подполье, поддерживали лондонское правительство в изгнании. Приближенные Миколайчика, полностью оторвавшиеся от жизни, лелеяли какие-то идеалистические планы, на полном серьезе планировали сохранить независимость Польши от Советского Союза. То, что это глупость вселенского масштаба, понимали люди, даже далекие от политики. Даже англичане с американцами все прекрасно понимали. Но у Миколайчика имелись свои амбиции. Немецкий гарнизон в Варшаве надо разгромить силами Армии Крайовой! Красная армия туда войдет, кто же ее остановит? Но польские органы власти, поддерживающие Миколайчика, уже должны быть сформированы, и Советскому Союзу придется с этим считаться! Восстание начиналось в рамках операции «Буря» — части плана общенационального захвата власти. Немецкие оккупанты должны быть вытеснены, власть захвачена эмигрантским правительством Миколайчика (читай, Армией Крайовой). Варшаву следует освободить до ее фактического занятия советскими войсками — и этим подчеркнуть независимость польского государства! Польский комитет национального освобождения (лояльный СССР) ни в коем случае не должен взять власть. Координация с советскими войсками никак не предусматривалась. Помогать Красной армии форсировать Вислу повстанцы тоже не собирались. И вели себя так, словно рядом нет ни Красной армии, ни Верховного командования Войска Польского, ни левых организаций, действующих в подполье. О подготовке и дате начала восстания советское руководство тоже не информировали…

В итоге поплатились. Уже был создан Польский комитет национального освобождения — реальный предвестник временного правительства Польши. Главой комитета был назначен Осубка-Моравский, ставленник Советского Союза. Создавался аппарат государственной власти на освобожденных территориях — реальный, а не какой-то химерический аппарат. Комитету подчинялось Войско Польское (Армия Людова, слившаяся с 1-й Польской армией), на занятых территориях создавалась гражданская милиция. Никакие компромиссы не допускались — все «левые» органы власти мгновенно распускались, отряды АК в тылах советских войск разоружались, их командиры отправлялись под арест. На что рассчитывала Делегатура — представительство правительства в изгнании?