Подобное убежище имелось, наверное, у каждого сотрудника разведки — и не важно, на чью сторону он работал. Укромная квартира, где можно отсидеться, пережить пару-тройку неприятных часов или вообще раствориться в окружающем пространстве до «судного дня». Майору советской контрразведки требовалось время, чтобы подумать, проложить маршрут. Он вошел в подъезд, стараясь не хлопать дверью (так можно весь дом обрушить), поднялся по просевшей лестнице. Перила болтались, стены покрывались разводами трещин, теряли штукатурку. Он постоял у окна на площадке между этажами — «хвост» не тянулся. Об этой квартире никто не знал — во всяком случае, он на это надеялся. Поскрипывала крошка под ногами. Иван поднялся в глухой тишине, стараясь не чихать от обложившей носоглотку пыли. Одна из дверей на втором этаже выглядела прочно. Он извлек ключ, вставил в скважину. Пришлось применить усилие, чтобы оживить проржавевший замок. В квартире пахло плесенью, поскрипывал пол под ногами. Высокие потолки, но небольшие комнаты — эти квартиры неуловимо напоминали московские. В паре окон сохранились стекла. Из стен вываливался утеплитель, с потолка свешивалась какая-то труха. Все горизонтальные поверхности покрывал толстый слой пыли. На мебель было жалко смотреть. Но затертая тахта манила, как двуспальная постель. Он стащил с себя ранец, лег, с наслаждением вытянул ноги. Лениво подумал: между рамами лежит сверток с соленым мясом — если птицы не склевали, надо забрать…

Иван не собирался спать. Просто отдохнуть, привести в порядок мысли. Он таращился на люстру, с которой свисали сопли штукатурки, пытался активизировать мыслительный процесс. Свои дела он, в принципе, сделал, и вряд ли у контрразведки, когда он вернется, возникнут к нему претензии. Хотя кто их знает… Все было очень странно, ареста у своих боялись больше, чем провала у немцев. Но это пока не важно. Группа Каляжного ушла в Жолибож… У Шитова не было причин обманывать. И в суть задания Каляжного тот был посвящен. Благодаря безграмотному планированию мятежа генералы Армии Крайовой подставили всех: себя, своих бойцов, мирное население, а также подпольные группы левого толка, лояльные Советскому Союзу. В Варшаве находились несколько видных персон, заочно назначенных на важные роли в будущем польском правительстве. Эти люди пользовались авторитетом, могли сыграть ключевую роль в послевоенном устройстве Польши. Подобных фигур на политической арене было немного. Учитывая отношение большинства поляков к Советскому Союзу, это было важно. Насколько представлялось, речь шла о профессиональных подпольщиках Кшиштофе Хаштынском и Фабиуше Крынкевиче. Оба жили и работали в Варшаве — на конспиративных квартирах. Иногда выезжали из города, но неизменно возвращались. Издавали листовки, агитировали людей, создавали разветвленную подпольную сеть. Фашистам гадили, но в меру, чтобы не вызвать ответные действия с массовыми казнями. И вдруг восстание — как снег на голову. Кольцо мятежников вокруг Жолибожа — плюс внешнее кольцо, из карателей. Коммунисты-подпольщики — враги и для тех, и для этих. Как-то выкручивались, ушли в глухое подполье (и в буквальном смысле), слали нарочных за кордоны, прося вытащить — какой от них прок в этом подполье? К тому же Фабиуш Крынкевич (самый молодой в этой парочке) был близким родственником Петра Ярошевича — заместителя командующего 1-й Польской армии по политчасти.

Но самое неприятное — а Таврин об этом точно знал — заключалось в том, что и Крынкевич, и Хаштынский находились под наблюдением СД! Сыскари их вычислили, но до определенного момента не брали — использовали как «живцов». Пару дней назад именно так и было, Уде хвастался, что поляки-коммунисты в Жолибоже под колпаком, и полицейские, выдающие себя за участников восстания, их благополучно пасут, ожидая приказа. Дураков в СД определенно не держали. Каляжный направился за этой парочкой — очевидно, поляки, идущие с ним, знали лазейки, и подпольщики им доверяли. Скорее всего, подпольщиков уже накрыли, группу Каляжного — тоже…

Или нет? Застряли, задержались, погибли по дороге? Задание у Каляжного ответственное, от выполнения зависит многое. Таврин должен помочь либо удостовериться, что для участников операции все кончено. Он не имеет права переходить линию фронта, когда товарищи в беде…

К тому же он лично знал Михаила Каляжного. Росли в одном воронежском дворе, гоняли мяч, вместе бежали от милиционеров, когда неудачно слазили в окно одного неприятного нэпмана, нарвавшись на толстую супругу последнего… Вместе призывались в армию, потом судьба разбросала. Встретившись после боя у Западного Буга, долго хлопали глазами, прежде чем обнялись, не могли поверить, что мир настолько тесен. В сопливом возрасте даже за одной девчонкой ушивались! Правда, не полюбила барышня никого из них, предпочла дворового жигана, грозу района, который впоследствии погорел на неудачном «гоп со смыком», отправился за 101-й километр на долгие казенные хлеба. А девчонка пошла по рукам, да так и сгинула в ростовских «малинах». После памятного боя несколько раз пересекались, разговаривали, вспоминали молодость, утрясли вопрос, кому и что передать, если одного из них убьют, пару раз даже выпили по чарке. Нет, он должен вытащить товарища из дерьма…

Оставался еще один нерешенный вопрос. Во всех его начинаниях за последние четыре месяца чувствовалась незримая поддержка помощника. Центр предупреждал: тебя подстрахуют, есть один товарищ в расквартированных по Варшаве структурах. Он в курсе твоей личности, знает о твоих делах и при нужде всегда подставит плечо и расчистит дорогу. У товарища собственная рация и собственные каналы, он работает не на СМЕРШ, а на фронтовую разведку. Но в данный момент делаем общее дело. Тебе необязательно знать, кто он, достаточно, что он тебя знает. В случае провала хоть кто-то останется. Помощь ощущалась явственно. В условном месте он находил расшифрованные радиограммы, которыми обменивались ведомства, выполняющие в Варшаве оккупационные функции. Их оставляли именно для него, а не за тем, чтобы он передал их в Центр, незримый союзник мог это сделать самостоятельно. Дислокация войск, переброска частей, переговоры военачальников, пароли и отзывы на конкретные районы в текущие и последующие сутки. Все это было хорошим подспорьем. Он догадывался, что человек проник в самые одиозные структуры, но конкретных догадок не было. Да и не самое важное качество в его работе — любопытство…

Иван уйдет, а человек с позывным «Вано» останется? Как-то неловко. Даже спасибо не скажешь. Он реально подвергается опасности, оставаясь в Варшаве. Может, часть его и не участвует в боях, но все равно опасно. Будет отступать вместе с фрицами, дальше играть свою роль? Почему-то информацией по этому вопросу Таврин не владел. Но неудобство ощущалось каждой клеточкой. За таких людей нужно пить и молиться…

Внезапно кожа покрылась мурашками — что-то хрустнуло на лестнице в подъезде… Мысли прервали бег, замерзли. Он вскочил с кушетки, сел. Волосы зашевелились на макушке…

Хруст не почудился. Кто-то поднимался по лестнице, при этом явно не кошка. У него был идеальный слух. Иван застыл. Снова тихий хруст — а иначе невозможно, разве что по воздуху пролететь, штукатурка сыплется со стен и потолка, устилает лестничные марши. Он медленно поднялся, плавно перенося центр тяжести, начал движение с пятки на носок. Это был не дух святой, все понятно, однако оставалась слабая надежда, что это посторонний. Может, кто-то прячется, так же, как и он… Таврин знал, какие половицы скрипят, а какие — снисходительно помалкивают, когда по ним ступает нога человека. Он двигался так, словно половицы заминировали. Тихо вышел в коридор, широко расставил ноги, чтобы скрипучая часть осталась между ними. Так и подошел к двери затаив дыхание и прильнул к «глазку». Мутному, уменьшающему изображение, и все же источнику информации. В подъезде что-то мелькнуло, ушло из видимой зоны. Человек был не глуп, во весь формат не светился. Их было несколько, они шепотом переговаривались. Иван скрипнул зубами — вот же дьявол, если у этой публики мало-мальски есть глаза, поймут, что к двери недавно подходили — не так уж сложно выявить отпечатки подошвы в цементной крошке.