Потом, конечно, стало дерьмово. Все как будто обезумели. Мама решила, что у меня поехала крыша, и насела на папу, чтобы он позвонил и приструнил меня. Дальше — больше, и больше, и больше, словно я взбесившаяся сука и у меня совсем не осталось мозгов. Мама вела себя так, как будто это я на всех нападаю, но на самом деле нападала она. Я же просто была счастлива впервые в жизни или была бы счастлива, если бы мне не мешали. Да и крыша поехала скорее у мамы. Больше всего ее раздражало то, что я перестала слушаться. А мне надоело жить ее жизнью. Теперь я жила своей жизнью, той жизнью, которую сама для себя выбрала. И знаете что? Как раз это оказалось непозволительным. Меня очень быстро просветили.

Скандалили мы из-за всего на свете. И тут у нее пошли долгие милые разговоры по телефону с папой. Это значит, что последние семь-восемь лет они едва обменивались парой слов, а тут объединились, чтобы устроить мне «сладкую» жизнь. Мол, о чем ты думаешь? И так далее, и тому подобное, об оценках, о мальчиках, о гуляниях допоздна, о нежелании отчитываться перед мамой, где я была. А зачем, собственно, отчитываться? Она говорила, что тогда не будет волноваться, но это неправда. Я пыталась ей звонить, просто чтобы доставить ей удовольствие, но от этого скандалы не прекратились. Она все равно орала на меня.

Видели бы вы, что было, когда летом стали известны мои оценки.

— Ох, Сандра! — запричитала мама. — Ты только посмотри! А мы-то рассчитывали совсем на другое! По английскому языку «С», а ведь это был твой любимый предмет.

— Почему был?

— Ну, конечно, если по остальным сплошные «О»! Тут я стала хохотать, как бешеная, хотя мне этого вовсе не хотелось. Признаюсь, оценки разочаровали и меня тоже, но мне было все равно! Несколькими месяцами раньше я дала себе слово, что не буду переживать из-за них. Слишком много времени у меня отнимали удовольствия!

А почему бы и нет? Что такого замечательного в школе? Ну, получишь потом работу, и что? Вы бы поглядели на учителей. Очень они счастливы со своей бесценной работой? У них уж точно из-за стрессов с мозгами не все в порядке. Заговоришь с ними — а им это не нравится. Всю свою жизнь они только и делают, что учат, куда ходить да что делать, и сами это ненавидят. Помню, как наш учитель математики мистер Уэйлс отреагировал, когда один из мальчишек сказал, что хочет стать учителем.

— Не советую, — сказал он. — В наше время это не работа, а каторга. Ничего не успеваешь, правила постоянно меняются. Денег меньше, чем в прежние времена. Многие считают, что работают на износ. Если честно, то не могу советовать работу учителя.

Вот так. А ведь это учительская профессия? Что же тогда все остальное? Могу спорить на что угодно, везде одинаково. Папа тоже обычно стонал из-за своей работы. И все стонут. Часы становятся длиннее, везде боссы, всю жизнь приходится делать, что тебе говорят. Может быть, вам это нравится, а мне — нет. Я думала: и на этот ужас надо угрохать уйму времени. Я же тогда хотела одного, получать от жизни удовольствие, пока могу это делать.

— Всё твои мальчики, — говорила мама и смотрела на меня так, словно я была Великой шлюхой Уитингтон-стрит.

Ради бога, не так уж много у меня было парней. Восемь или девять. Ну, десять, если считать Соппи, которого я не считаю, потому что ужасно напилась в тот раз.

Энни сказала, что я сошла с катушек, потому что у меня разрушилась семья.

— Всё твои мальчики, — фыркнула она.

Представляете? Ну в точности как мама. Всё твои мальчики. На самом деле меня мучало совсем другое. Мне не было дано наслаждаться тем, что я делала. Мне не было дано самой решать, хочу ли я гулять допоздна, баловаться наркотиками, спать с мальчишками. Это происходило, потому что меня расстраивали, доводили до бешенства и так далее. Люди, подобные Энни, думают, будто совершаешь дурные поступки, потому что у тебя куча нерешенных проблем, но с чего быть хорошей? Папа, слава богу, уже давно не с нами. Мне было тогда всего девять лет, и я еще не начинала учиться в старшей школе. Ничего не поделаешь. Неожиданно я задумалась. Вот я, молодая и красивая, ладно, хорошенькая, а мне приходится все время сидеть дома и работать и сокрушаться из-за того, что не могу позволить себе получать от жизни удовольствия. Такая уж я. Хочу наслаждаться жизнью. Вот так, мне семнадцать лет, и я спала с несколькими мальчиками. Ну и что?

Люди начинают плохо думать о девочке, если она с кем-нибудь переспит, а мне совсем не хочется, чтобы обо мне думали как о шлюхе или какой-нибудь байкерще. Но все равно — я рада, что получилось так, а не иначе. Я счастлива. Не сожалею ни минуты — даже о том, что было отвратительно.

У меня был отвратительный разговор с Энни в тот день, когда она сказала это. Своим сопливым «всё твои мальчики!» она вывела меня из себя.

Всё твои мальчики, ну-те, ну-те, ну-те.

— А мне нравится, — сказала я.

— И мне нравится. Только я не делаю это со всеми, кто бы ни попросил. Сначала надо найти мальчика, который понравится, и тогда другие не нужны.

— Что? Ты о малыше-петушке? Да что ты понимаешь в сексе?

— Не называй его так! — с обидой произнесла она.

И правда, что это я? Не так давно Энни призналась, что ей кажется, будто у ее мальчика маленький член, но она не знала, так ли это, поэтому и спросила у меня, ведь в отличие от нее я видела, не один член. Мы тогда чуть не описались от смеха, стараясь представить, какого он размера. Как это сделать? Нельзя же в самый ответственный момент вытащить сантиметр и сказать, мол, подожди, я тебя измерю. Я спросила, насколько он высовывался из ладони, когда она держала его, и Энни залилась краской, как мышка. Смешно. Потом она показала, а я стала дразнить ее.

— Всего лишь? — спросила я, и мы смеялись и смеялись.

Но это было раньше, а когда я назвала его малыш-петушок, она жутко разозлилась. Не надо было ей задирать нос: «ВСЁ ТВОИ МАЛЬЧИКИ».

— Малыш-петушок, малыш-петушок, — прошипела я, и на этом все кончилось.

Мы разбежались в разные стороны и с тех пор перестали быть подругами. А я скучаю по Энни, хоть она была высокомерной коровой и всегда думала, будто все знает лучше всех.

Оглядываясь назад, не могу припомнить ни одного человека, который был бы на моей стороне. Даже Джулия считала меня черт знает кем, подобно всем остальным. Это случилось в «Свинглер». Было около двух ночи. Я от души радовалась жизни, плясала, пила и наслаждалась каждым мгновением, жалея, что так не может быть вечно. А тут Джулия со своим Анжело. Я всегда в шутку называла его Анжелой, и он не обижался. Мы уже давно не виделись с Джулией, потому что два месяца назад она поселилась отдельно в собственной квартирке, и с тех пор мы проводили вместе совсем немного времени. Мы обнялись, потом пошли танцевать, кричали, визжали, и поначалу все было хорошо. А потом Джулия утащила меня, чтобы поговорить.

Ненавижу, когда моя сестра заводит свои нотации. Я знала, что она скажет, могла даже сама сказать это вместо нее, потому что слышала все уже сто раз. Начала она с того, как мама переживает из-за меня, мол, я все делаю неправильно. Ну, и на чьей она была стороне? А ведь мы как будто считались подругами!