В те дни, что я проводила в детском саду, я всегда оказывалась там, где была нужна сестре Маргарет. Однажды утром я заменяла заболевшую помощницу преподавателя. Согнав детей в кружок на полу, я уселась поодаль, у стены класса, и наблюдала, как все они учатся произносить звук «с-с-с», который шипел и пресмыкался, точно змеи, прихлебывающие смузи. Возле меня присела другая учительница. Она не произносила ни слова. Руки ее были скрещены на груди. Я из тех, кому всегда трудно терпеть неловкое молчание, оказываясь рядом с другим человеком, поэтому я попыталась взломать лед.

– Я так устала! – проговорила я. Это была единственная фраза, которую мне удалось придумать, чтобы начать разговор с женщиной.

Она повернула голову, чтобы посмотреть мне в лицо. Смерила меня взглядом. Потом еще раз.

– Милочка, вы ни малейшего представления не имеете о том, как выглядит усталость.

Ее глаза не отпускали меня еще несколько секунд, а потом она заново переплела руки на груди и стала смотреть в пространство прямо перед собой. Шипение продолжало танцевать по комнате.

С-с-с…С-с-с…С-с-с…

Я уставилась на собственные туфли и поглубже засунула руки в свободные карманы платья, сразу же пожалев о своем решении заговорить. Я не хотела оскорбить ее. Я пыталась только найти какую-то общую почву. До конца занятия я больше не сказала ни слова. Когда пора было строить детей в шеренгу и вести их в туалет, я старалась издавать как можно меньше звуков.

* * *

Однако эта женщина была права: я ничего не знала об усталости. Для меня усталостью был не восьмичасовой рабочий день, а бурный уикэнд, заполненный вечеринками и свиданиями за кофе. Я ничего не знала о мире, внутри которого оказалась, о людях, с которыми ежедневно здоровалась, о том, где они были, что делали и как все это складывалось в их истинную усталость.

Я пишу это, по-прежнему зная, что не понимаю ту ползучую бедность, которую видела в своем районе. Ни в коем случае не хочу выдавать себя за эксперта в этой области. Я жила посреди района, который был одним из беднейших избирательных округов США – и при этом находился всего в нескольких станциях подземки от богатейшего округа. Я вступила в свой волонтерский год в то время, когда газеты писали, что Бронкс – поле битвы, на котором люди возобновляют борьбу за прожиточный минимум.

Хотя наши стипендии составляли всего 25 долларов в неделю, я быстро осознала разницу между нами и нашими соседями. Я наблюдала ее каждую среду по утрам, когда за дверями иммиграционного центра выстраивалась очередь. Эта вереница людей с тележками была плотной и уже к половине восьмого извивалась, уходя вдаль мимо нашей двери. Жители района по средам становились в эту очередь, чтобы получить коробку с продуктами со склада, располагавшегося в подвале церкви. Как бы холодно ни было на улице, по появлению этой очереди можно было проверять часы. Проходя мимо, я не могла смотреть в лицо стоящим в ней. Я опускала голову и затыкала уши наушниками. Они были не просто людьми, они не были незнакомцами. Они были моими ближними. И я не знала, как им помочь.

Я хотела сделать вид, что между нами нет разницы. Но она была. В экономическом смысле и в том смысле, что мне была дарована жизнь с другими возможностями. Я училась в лучшей школьной системе. В детстве в мой распорядок дня входили гимнастика, танцы и школьный ученический совет. Я имела привилегию учиться в частном католическом колледже. И хотя над моей головой нависал долг по студенческим кредитам в 50 000 долларов, я могла позволить себе эти кредиты. Мои родители обладали достаточно стабильным экономическим положением, чтобы стать созаемщиками. Мне повезло, и я понимала, что такое «везение» не способно ничего исправить.

* * *

До этого момента, полагаю, я была в основном окружена тем, что могла исправить. Обстоятельствами, которые я могла изменить. Часть меня, ответственная за планирование и исправление, всегда думала, что я могу улучшить положение. Это был единственный известный мне способ врачевать все раны. Тебе грустно? Составь маркированный список. Ты растеряна? Создай систему. Я полагала, что на каждую проблему и душевную травму найдется какая-нибудь система, которая только и ждет за углом, чтобы ее обнаружили.

Моя мама всегда говорит, что не знает, откуда я такая взялась. Откуда я понабралась всех этих правил и потребности все исправлять. Это главный момент, в котором мы с ней расходимся. В то время как я стремлюсь быть всем для каждого, она просто живет. Она не ограничивает себя. И нередко посматривает на меня как на дикую кошку, потому что побаивается меня и того, как я врачую мир системами.

Помню, после первого в моей жизни расставания с любовью, когда я училась на первом курсе колледжа, она проделала на машине путь в три часа, чтобы забрать меня из студенческой общаги. Он и я – мы были вместе почти четыре года. Для восемнадцатилетней девушки это подобно концу света. Мы с матерью сели, как утонченные дамы, за столик в гриль-баре «Эпплбиз» в Оберне, штат Массачусетс, и я сказала ей, что составлю список, своего рода систему, включающую все способы, которыми я буду преодолевать случившееся и становиться сильнее.

– А можно просто погрустить – и не составлять никакой системы, – тихо сказала она. – Может быть, просто съесть кусок торта и поплакать, если нужно.

Мама в тот вечер легла на пол и слушала, как я скулю и то и дело проверяю телефон – не звонил ли. Она не спала всю ночь. На самом деле нет никакого смысла писать эту последнюю строчку, но, мне кажется, она слишком прекрасна, чтобы ее выбросить.

* * *

Никакая система на этот раз не помогала. Я просто чувствовала себя неадекватной.

Если быть абсолютно честной, то это единственное слово, которое я использовала бы для описания того, что я испытывала большую часть дней, садясь за свой письменный стол в Манхэттене. Неадекватность.

Мне стоило просидеть за этим столом всего пять минут – достаточно, чтобы полностью загрузился компьютер и открылась почта, – и все уродливые мыслишки гурьбой высыпали из своих потайных местечек. Это было как тот эпизод из «Волшебника страны Оз», в котором Глинда уговаривает всех коротышек выйти из-за деревьев и из их маленьких хижин. Вот только мои коротышки вполне могли бы быть вооружены копьями и носить маски Ганнибала Лектера, потому что ни одна из этих уродливых мыслей не пыталась подтолкнуть меня вперед ни по какой дороге из желтого кирпича. Это были того рода мысли, которые, если предаваться им слишком долго, перевернут вверх тормашками весь твой день.

Да чем ты вообще таким занимаешься? Всегда все начиналось с этой мысли. Ты действительно думаешь, что можешь на что-то повлиять? Оглянись, девочка, ты не делаешь ничего такого, что имело бы смысл.

Коротышки-каннибалы сжимали кольцо, их толпа становилась гуще, и я пыталась отвлечь себя напряженным трудом. Ты хочешь делать что-то действительно важное? Очень мило! Ну и как успехи? Кажется, их нет. Пожалуй, тебе просто следовало бы сдаться. Ты дура. Ты недостаточно хороша.