заявил, что дни наши на земле - только тень по отношению к древним и прошедшим временам, в которых законы мудростью превосходнейших людей.

 

Мэтью Хейл также настаивал на том, что некоторые из "законов этого королевства приобрели свою силу в соответствии с незапамятными обычаями", даже если они возникли "до того, как память о них сохранилась". Это древнее общее право является

 

[Это не только очень справедливый и прекрасный закон сам по себе, но он необычайно приспособлен к структуре английского правительства и к нравам английского народа, и такой, который в результате долгого опыта и использования как бы влился в их темперамент и, в некотором роде, стал дополнением и конституцией английского Содружества.

 

Однако, возможно, Хейл осознавал, что не в полной мере включил ирландцев, валлийцев и шотландцев в это повествование, поскольку добавил отдельные главы "Об установлении общего права Англии в Ирландии и Уэльсе" и "О распространении законов Англии на королевство Шотландия".

Интимная и взаимообусловленная связь между английской конституцией и английским народом решала несколько трудноразрешимых проблем для традиционного изложения. С одной стороны, происхождение конституции, как и происхождение английского народа, было "затеряно в тумане времени". Поиски де-факто начала были одновременно бесплодными (поскольку прошлое практически не оставило записей) и бессмысленными (поскольку коэволюция конституции и народа была очевидной). Такая интерпретационная позиция одновременно объясняла отсутствие отчетливого момента основания и уходила от вопроса об условиях, в которых создавалось английское государство.

В остальном подобная постановка вопроса настойчиво подразумевалась в английской политической теории, поскольку в ней акцент делался на первоначальном "общественном договоре" как легитимирующем акте, лежащем в основе создания государства. Общественный договор в этом смысле был не нужен, поскольку конституция и народ были неразрывно связаны между собой и возникали параллельно. Таким образом, ориентация на прошлое превращала отсутствие ярко выраженного момента основания в достоинство. Во-первых, "истоки общества", как и конституции, "теряются в тумане незапамятных времен". Мы не можем восстановить народное согласие на создание Английского государства, кроме как через историческую историю коэволюции, в которой взаимосозидающие отношения между народом и государством возникли рука об руку. В каждый момент времени эти отношения демонстрируют, по крайней мере теоретически, эволюционирующее согласие, которое, таким образом, не дается в один де-факто момент, а предоставляется естественно и почти бессознательно на протяжении всей истории. Фактически, по выражению Эрнеста Юнга, в концепции общественного договора Берка согласие вообще отходит на второй план, вместо этого договор используется как метафора обязательств, связывающих человека с человеком и поколение с поколением. По мнению Берка, индивиды связаны с членами национального сообщества, а также с поколениями, умершими или еще не родившимися, моральными обязательствами, вытекающими из общей истории; сообщество - это постоянное тело, состоящее из преходящих частей... в нем никогда не может быть ни одной изолированной точки во времени, к которому мы можем обратиться, чтобы понять полный смысл наших взаимных обязательств.

 

Когда в 1307 году Эдуард II взошел на престол, он возглавил английскую конституцию, которая уже была "лучшей из всех, какие когда-либо видел мир".

В этой конституции были заложены "права англичан", и ни одно из этих прав не является более священным, чем суд присяжных. Берк назвал статью Хартии о том, что "ни один свободный человек не может быть схвачен, или заключен в тюрьму, или лишен свободы, или объявлен вне закона, или изгнан, или каким-либо образом уничтожен, кроме как [по] решению его сверстников", главным камнем этого великого документа и заявил, что она "скрепляет все части ткани свободы". Блэкстон также назвал суд присяжных "самым важным стражем как общественной, так и частной свободы". Он утверждал, что "этот институт в нашей стране использовался в течение долгого времени, и, похоже, он существовал вместе с первым гражданским правительством". Хотя Блэкстоун не хотел приписывать британцам создание судов присяжных, он утверждал, что они "были в употреблении в самых ранних саксонских колониях". Как и во многих других отношениях, он рассматривал Нормандское завоевание как прерывание величественного развития и исторического становления английской свободы. В данном случае норманны принесли с собой и навязали англичанам "нечестивый" суд поединком.

Хьюм называл суд присяжных институтом, "наилучшим образом предназначенным для сохранения свободы и отправления правосудия, который когда-либо был придуман человеческим умом", и утверждал, что его происхождение можно проследить еще во времена правления короля Альфреда (871-99 гг.).

 

Признавая "естественное нежелание англичан признать, что этот "палладиум наших свобод" возник в Нормандии, а не в Англии, и на основе королевского прерогативного, а не народного обычая", они, тем не менее, решительно исключают англосаксонское право как место возникновения суда присяжных.

Независимо от его происхождения, английские судьи давно придерживаются мнения, что автономия присяжных от власти суда является основополагающим принципом английской свободы. Например, в 1670 г. эта автономия была подтверждена в судебном решении, в котором утверждалось, что "освященный временем институт суда присяжных заслуживает защиты". Когда между подданными и короной возникают вопросы, вызванные политической агитацией, - вопросы, решение которых в наибольшей степени затрагивает привилегии одного или прерогативы другого, - то создается впечатление, что человеческая смекалка не позволяет придумать систему, более подходящую для защиты прав отдельных лиц и дающую уверенность и стабильность общественному мнению, чем суд страны, не может быть придумана более надежная система для обеспечения прав отдельных лиц и придания уверенности и стабильности общественному сознанию, чем система суда страны, которая досталась нам от наших предков и которую мы, в свою очередь, если мы правильно ценим наши свободы, должны передать нашим потомкам".

Аналогичная история была и у постановления habeas corpus. Рэнни, например, утверждал, что "заключение любого лица в тюрьму без должного основания противоречило исконным английским законодательным традициям, или общему праву", с "самых ранних времен". Этот давний "иммунитет от произвольного тюремного заключения" был лишь подтвержден «Великой хартией вольностей» и таким образом, вошел в статутное право. В 1679 г. недостатки этого закона были исправлены в Законе о хабеас корпус, который предусматривал: "(1) что любой из судей любого из судов ... может выдать предписание ...; (2) что закон должен применяться к заключенным в колониях или других странах; [и] (3) что тюремщик должен вернуть заключенного в течение двадцати дней "140.

Несмотря на то, что суд присяжных и процедура habeas corpus являются наиболее известными вкладами Англии в развитие западной демократии, историки давно считают "права англичан" продуктом гораздо более обширной политической культуры. С этой точки зрения английские города долгое время считались одним из зачинателей "прав англичан", поскольку они в основном находились вне феодального права, а там, где феодальное право