Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло несколько минут. Томас взглянул на часы, болтавшиеся как браслет на его худом запястье, и сказал:
— Пора заглушать машину.
— Ты засекал время?
— У меня есть глаза и уши. Я помню, где мы стояли, и могу на слух определить скорость.
Может, это и было очередным кокетством Томаса. А может — и правдой. Турк вытер вспотевшие ладони об коленки. Какие тут могут быть сбои? Чисто баллистический расчет…
Что произошло, он узнал только потом. В решающий момент капитанский мостик оказался обесточенным — из-за отказа чего-то или замыкания в изношенной проводке. Капитан не мог ни услышать указаний лоцмана, ни передать их машинистам. «Пустельга» должна была продолжать движение по инерции, но вместо этого врезалась в берег на полном ходу. Турка выбросило из кресла. Корабль коснулся земли и стал картинно заваливаться на правый борт. Висящий на стене стальной шкаф со Столовыми приборами сорвался и полетел прямо на Турка. Он был величиной с гроб и примерно такой же тяжести. Турк ни за что не успел бы отскочить, если бы не Томас, как по волшебству оказавшийся прямо перед ним. Чудом сохраняя равновесие, он схватился за угол грохочущего ящика, пытаясь его удержать. Потом повалился в кресло. Корабль замер, и его машина наконец, по милости судьбы, тоже. По телу «Пустельги» пронеслась предсмертная старческая судорога. Готово. Пришвартовались.
Всё хорошо, кроме…
Кроме Томаса, принявшего на себя весь удар стального шкафа. Его левая рука была раскроена до локтя, в ране виднелась кость.
Томас ошарашенно сидел, опустив раненую руку на колени. Его штаны уже пропитались кровью. Турк сделал жгут из носового платка, попросил Томаса постараться не орать благим матом и побежал за помощью. Минут десять их не мог найти ни капитана, ни его помощников.
Выяснилось, что корабельный врач уже на берегу, а в аптечке не оказалось никаких лекарств, только бинт. Томаса а пришлось спускать с палубы в люльке, наспех связанной из веревок. Для облегчения боли не нашлось ничего, кроме пары таблеток аспирина. Капитан отказался взять на себя ответственность за несчастный случай, забрал у босса а могильщиков причитающуюся ему сумму и еще до заката уехал на автобусе в Порт. Так что Турку пришлось одному ухаживать за Томасом. Ему удалось уговорить какого-то сварщика-малайца, возвращавшегося с работы, позвать врача или кого-то, кто сошел бы за медика в этой части света. Худощавый малаец сказал на ломаном английском: она женщина и хороший доктор. Американский доктор, очень добрый к рабочим. Врач, хотя и была белой, уже много лет жила в рыбацкой деревушке минангкабау[8]на этом берегу неподалеку.
Он сказал: «Ее зовут Диана».
Турк рассказал Томасу о Лизе, не слишком вдаваясь в подробности. О том, как они сблизились, заблудившись в юрах. Как он тосковал по ней потом, после возвращения в юрод, когда Лиза решила порвать с ним отношения. Как они снова оказались вместе в ту ночь, когда стал падать пепел.
Томас слушал его, сидя в своем стареньком драном кресле, прихлебывая пиво из зеленой бутылки и блаженно улыбаясь, словно все эти бури жизни были от него где-то за тридевять земель.
— Судя по твоему рассказу, ты не очень хорошо знаешь эту девушку.
— Чтобы кому-то верить, необязательно его хорошо знать. А ей я верю.
— Прямо так уж и веришь?
— Да.
Томас собрал в пригоршню свои мешковатые джинсы в паху:
— Вот чему ты веришь. Все моряки одним миром мазаны.
— Это не то.
— Это всегда не то. И всегда то. Так с какой целью ты мне о ней рассказываешь?
— Я хотел, если ты не против, тебя с ней познакомить.
— Со мной? Турк, я тебе папаша, что ли?
— Нет, но ты… ты не такой, каким был раньше.
— Не понимаю, при чем тут это?
Турку приходилось очень осторожно касаться этой темы. Он боялся нечаянно задеть Томаса.
— Одним словом… она интересуется Четвертыми.
— О Господи. — Томас закатил глаза. — Интересуется#39;?..
— У нее есть на то причины.
— И ты хочешь представить ей меня в качестве образца номер один, я верно понял?
— Нет. Мне бы хотелось сделать так, чтобы Лиза смогла поговорить с Дианой. Но прежде мне нужно узнать твое мнение о ней.
* * *
Диана, «западный доктор» — или медсестра, как она упорно предпочитала себя называть, — спешно прибыла из деревни на севере, чтобы осмотреть Томаса.
Сначала Турк был настроен к ней недоверчиво. Как он подозревал, в Экватории, тем более в такой глуши, никто ни у кого не проверял дипломов и лицензий. Всякий, у кого есть клизма и бутылка дистиллированной воды, смело мог бы назваться здесь врачом, и боссы могильщиков с Берега Лома охотно привечали бы такого врача. Тем более если он не просит денег за лечение, независимо от его результатов. Турк сидел с Томасом в пустой хижине, куда должна была прийти Диана, время от времени занимая его болтовнёй, пока старик не уснул. Несмотря на то, что из-под самодельной повязки до сих продолжала сочиться кровь. Хижина была из какого-то местного дерева вроде бамбука, плоскую жестяную крышу подпирали ободранные стволы, то расширяющиеся, то сужающиеся. Пахло несвежей едой, табаком и потом. Было жарко. Редкие вздохи тропического ветерка чуть шевелили москитную сетку, закрывающую дверной проем.
Солнце уже садилось, когда Диана поднялась наконец по дощатым ступенькам и, откинув сетку, ступила в хижину на шаткий помост, держащийся на нескольких брусьях. На ней была туника и широкие штаны из ткани, цветом и фактурой напоминающей некрашеный муслин. Она была немолода. Очень немолода. Ее светлые волосы казались почти прозрачным пухом.
— Кому требуется помощь? — спросила она, окинув хижину беглым взглядом. — И, пожалуйста, зажгите лампу, здесь ничего не видно.
— Меня зовут Турк Файндли, — сказал Турк.
— Это вам требуется помощь?
— Нет, я…
— Где больной?
Турк зажег масляную лампу и провел доктора за ширму, к желтоватому тюфяку, на котором спал Томас. Жужжание насекомых снаружи становилось все громче. Турк никогда не ожидал такого от насекомых, но это гудящее стальное стаккато нельзя было спутать больше ни с чем. С берега доносился еще стук молотков, грохот железа, пыхтение и завывание дизелей.
Томас похрапывал в забытьи. Диана с отвращением посмотрела на кое-как повязанный окровавленный бинт.
— Что случилось?
Турк рассказал ей про неудачную швартовку «Пустельги».
— Выходит, он пожертвовал собой ради вас?
— Ну, собой не собой, но куском руки точно.