У выезда на шоссе находился китайский ресторанчик с жестяной крышей. Турк поужинал в нем, после чего поймал очередную попутку. Водитель, агент какой-то африканской торговой фирмы, ехал на север, к подковообразной бухте с крикливой рекламой, светящейся в долгих экваторианских сумерках. Он указал Турку на грунтовую дорогу, уходящую в лес, с указателем на странном языке, и сказал: «Деревня там». Турк прошел пару миль и к тому часу, когда звезды становятся ярче, а мошкара — назойливее, — добрался наконец до горстки деревянных домишек с крышами, настланными поверх буйволовых рогов. Неподалеку была лавка, где за столами, сделанными из кабельных катушек, пили кофе при свете фонариков люди в огромных тюрбанах. Он изобразил самую вежливую улыбку, какую мог, и спросил, как пройти к клинике доктора Дианы.

Один из местных улыбнулся в ответ и перевел остальным его просьбу. К Турку подошли двое крепких молодых людей. Один встал слева от него, другой справа. Он еще раз повторил свою просьбу, и один из них ответил по-английски:

— Мы вас проводим.

Они тоже улыбались, но Турку было не по себе от вида дружелюбных внешне, но строгих конвоиров.

* * *

Да, наверное, когда ты приехал, я находился в совершенной жопе, — сказал Томас.

— Еще какой, — подтвердил Турк. — А ты что, сам ничего не помнишь?

— Очень мало.

* * *

«Совершенная жопа» означала, что Томас лежал, изможденный до крайности, не вставая с постели и с трудом дыша, в комнатушке в большом деревянном доме, который Диана называла своей «клиникой».

Турка при взгляде на своего друга охватил ужас.

— Господи Иисусе, что с ним?

— Не волнуйтесь, — сказала ибу Диана, как называли ее в деревне. Видимо, это было каким-то местным почтительным обращением.

— Он умирает?

— Нет. Он выздоравливает… хотя внешне, понимаю, но выглядит довольно ужасно.

— Все из-за той раны?

Вид у Томаса был такой, словно ему вставили в горло шланг от пылесоса и высосали из него все внутренности. Турк никогда еще не видел настолько исхудалого человека.

— Нет, все гораздо сложнее. Присядьте, я вам сейчас объясню.

За окном клиники Дианы в деревне продолжалась шумная вечерняя жизнь. На карнизах покачивались светильники, откуда-то доносилась музыка, напоминавшая громыхание жести. У Дианы были электрический чайник и французская кофемолка. Она приготовила кофе — горячий и крепкий.

По словам Дианы, до последнего времени в клинике работали два настоящих врача. Это ее муж и еще одна женщина, по национальности минангкабау. Оба они недавно умерли, и Диана осталась одна. Все знания, какие у нее были, она приобрела, работая медсестрой. Этого было достаточно, чтобы клиника продолжала существовать: она была жизненно необходима не только для этой деревни, но и для дюжины соседних, не говоря уж о нищих могильщиках. В сложных случаях, когда Диана не могла помочь своими силами, она направляла пациентов в больницу Красного Полумесяца на севере побережья или в благотворительный католический госпиталь в Порт-Магеллане, хотя путь туда был неблизким. С колотыми и резаными ранами, несложными переломами, заурядными болезнями и расстройствами она отлично справлялась сама. Диана регулярно консультировалась с приезжающим врачом из Порта, который, понимая ее положение, заботился об обеспечении клиники основными медикаментами, стерильными бинтами и тому подобным.

— Так, может, лучше было отправить Томаса в Порт? — спросил Турк. — По-моему, он чувствует себя крайне неважно.

— Рана на руке — самая пустяковая из его проблем. Он говорил вам, что у него рак?

— Нет… О Господи! Быть не может.

— Мы перевезли его сюда, потому что в рану попала инфекция и началось воспаление. Но по первому же анализу крови я поняла, что дело куда хуже. Из диагностического оборудования у меня мало что есть, зато есть переносной флюорограф. Ему хоть и десять лет уже, но работает отлично. После флюорографии все стало окончательно ясно. Если бы Томас не попал сюда, он бы прожил очень недолго. Как вы знаете, рак не принадлежит к числу неизлечимых заболеваний, но ваш друг слишком долго не обращался к врачам. У него были уже очень глубокие метастазы.

— Он умрет?

— Нет. — Диана помолчала и еще раз посмотрела на Гурка тем же пронзительно странным взглядом. Он сделал усилие, чтобы не отвести глаз. Это напоминало игру в кошки-мышки.

— Я предложила ему не совсем традиционное лечение.

— Какое, что-нибудь вроде облучения?

— Я предложила ему пройти курс четвертого возраста.

Турк на миг лишился речи. Из-за окна по-прежнему доносилась музыка — что-то невыносимо немелодичное, напоминающее беспорядочные звуки ксилофона, пропущенные через дешевый динамик.

— Вы это можете?..

— Могу. Я это сделала.

У Турка промелькнула мысль: «Вот это да, ну я и влип!» И как теперь из этого выбираться с наименьшим ущербом для своей шкуры?

— Как я понимаю, здесь это не запрещено…

— Вы ошибаетесь. Просто здесь легче это скрыть. Но нужна осторожность. Лишние десятилетия жизни, сами понимаете, лучше не афишировать.

— Вы же могли мне этого и не говорить…

— Не могла. Потому что Томасу, когда он встанет на ноги, понадобится определенный уход. И потому, что вы производите впечатление человека, которому можно доверять.

— Как вы об этом догадались?

— Хотя бы по тому, что вы приехали сюда из-за него. — Она улыбнулась, и Турк смутился. — Интуиция, основанная на опыте, назовем это так. Вы понимаете, что курс Четвертых — это касается не только долголетия? Марсиане с очень большой осторожностью относились ко всему, что связано с вторжением в генетику. Они не хотели создать касту влиятельных стариков. Курс Четвертых одно дает, другое отнимает. Дает лишние тридцать — сорок лет жизни, и наглядный пример тому — я сама, если вы еще не догадались. Но он также кое-что изменяет в человеческом устройстве.

— В устройстве? Человеческом? — ошарашенно переспросил Турк.

Ему даже с трудом давались слова. Он никогда еще не разговаривал с Четвертыми, разве что — сам того не подозревая. А эта женщина утверждает, что она одна из них. Сколько же ей на самом деле? Девяносто? Сто?..

— Что, я выгляжу так страшно?

— Нет, мэм, совсем нет, но…

— Правда не страшно? — Она продолжала улыбаться.

— Я просто…

— Турк, я хотела сказать… Я уже много лет Четвертая. Все мы гораздо более восприимчивы к определенным нюансам общения и поведения, на которые обычные люди не обращают внимания. Как правило, я способна различить ложь и притворство — по крайней мере, говоря с человеком лицом к лицу. Но против искренней лжи у меня нет защиты. Я не всезнающая, не какая-то особенно мудрая и не умею читать мысли. Самое большее: у моего детектора вранья немного пониже порог распознавания. А так как любая община Четвертых всегда в осадном положении — из-за полиции, из-за бандитов или из-за тех и других сразу, — этот навык нередко бывает полезен. Я не настолько знаю вас, чтобы сказать, что я вам доверяю, но достаточно вижу вас, чтобы сказать, что мне хочется вам доверять… Понимаете?..