— А мне не очень, — отвечаю Зое улыбкой, на этот раз искренней.

— Ладно, пойдём. Сегодня матемка первым уроком, лучше не опаздывать, или влетит от Лысого.

Николай Генрихович — «Лысый», как называют его все за спиной из-за шара для боулинга вместо головы, выгоняет из класса каждого, кто опоздает хотя бы на минуту, а следом сразу звонит классному руководителю с тщательным докладом.

До звонка минуты три остаётся, когда переступаю порог класса и направляюсь к парте, за которой вчера на литературе сидела. Но… эта парта оказывается занятой.

Замираю возле Яроцкого распластавшегося на стуле за последней партой в крайнем от окна ряду и полминуты молчу, потому что понятия не имею, что сказать, что сделать и куда сесть, кроме как на место рядом с ним. Попросить его свалить — так себе идея, вот и стою как последняя дура, смотрю на кипу тёмный, лохматых волос, а Макс играет на мобильном в какую-то стрелялку и выглядит крайне сосредоточенным.

— Э-э-э… — протягиваю тупо.

— Здесь занято, — бросает, не поднимая головы, и лопает жевательный пузырь.

Сглатываю, смотрю на футболку цвета хаки с V-образным вырезом и невольно отмечаю про себя что этот цвет ему идёт, как и плотная рубашка в чёрно-белую клетку повязанная на бёдрах кажется идеально подходящей к его неряшливому образу.

Вспоминаю его слова прошлой ночью, взгляд, смех, и вздрагиваю, даже съёживаюсь слегка.

— Я… я вчера здесь сидела, — разговариваю с лохматой макушкой.

Грудь Макса высоко вздымается от медленного вздоха, телефон опускается на парту, а глаза, которые кажутся воспаленными, будто от жесткого недосыпа, устремляются в мои.

— Здесь занято, — повторяет, будто я глухая, да ещё тупая в придачу.

— Но в классе больше нет свободных мест.

— И что? — уголок губ приподнимается в ухмылке. — Мне тебе стул уступить? Или на колени ко мне сядешь?

За спиной слышится смех.

— Нет, — прочищаю горло, чувствуя себя неловко. — Рядом… рядом ведь есть ещё один стул.

Брови Макса заинтригованно выгибаются:

— Рядом со мной сесть хочешь?

— Больше негде.

Взгляд зелёных глаз, под которыми ясно виднеются два тёмных пятна, опускается на мою грудь, затем на живот и губы Яроцкого язвительно кривятся:

— Лос-Анджелес? Мне нравится.

— Подвинься. Я сяду. Пожалуйста. — Одноклассники уже активировались и вовсю обсуждают исход нашего с Максом разговора. Вот же-ж…

— И как там? — смотрит на рисунок на моём свитшоте.

— Не знаю. Не была.

— М-м-м… — кивает самому себе видимо, — кто-то облажался поставив на Лос-Анджелес.

— Вы ставили на меня? — хмурюсь. — Хотя, стой. Не отвечай. Просто дай мне сесть, пока звонка не было.

— Садись, — глаза лукаво блестят. — Именно это от тебя и требуется, Лиза.

Делаю шаг и вновь замираю.

Что это? Продолжение ночного разговора, да?..

— Это не честно, — шиплю приглушённо, поглядывая на не спускающих с нас глаз одноклассников.

— Ты всё ещё не ответила, — задирает голову, потому как я стою сзади, и широко улыбается, демонстрируя ямочки на щеках, которые раньше мне так нравились. — Сказал же: дам тебе второй шанс. Ты же не спрятала Чачу в рюкзак, чтобы он снова смог помешать нам?

Девчонки за соседней партой хихикают, а я чувствую, как кровь уже вовсю приливает к лицу.

— Вот это старьё!

— На какой свалке она это уродство откопала?

— Позорище…

Бросаю рюкзак на соседний стул и не свожу с Яроцкого решительного взгляда.

— Это ничего не значит, понял? — опускаюсь на единственное в классе свободное место. — Я не играю в твои игры.

А вот этот смех не мог не привлечь моё внимание. Вероника Светлакова даже смеётся как-то по-особенному — так, что все вокруг замолкают. Вижу, как пристально смотрит и нарушает повисшую в классе тишину слабыми аплодисментами. А все остальные, как примитивное стадо подхватывают её и сами не понимают, чему хлопают в ладоши.

— Всем доброго утра! — голос Лысого проносится по классу, как гром средь ясного неба. — А теперь все замолчали и сели на свои места! Отсутствующие?

— Нет отсутствующих, — отвечает староста Зайцева с первой парты.

— Ну и отличненько, — Николай Генрихович хлопает закрытым журналом по столу, берёт мел и принимается выводить на доске какие-то примеры, пока я вжимаю шею в плечи и понятия не имею, как эти примеры решаются. Надомное обучение длилось не долго, и буду честна — навёрстывать нужно очень многое.

А ещё я старательно делаю вид, что не замечаю, как пристально Макс на меня смотрит, прямо взглядом пожирает! Боковым зрением успела заметить, как подпёр щеку ладонью, развалившись на парте полубоком, и глаз с моего лица не спускает.

— Ты не красишься, — шепчет, будто слегка удивлённо.

— И что? — продолжаю смотреть на доску, а щёки уже вовсю пылают.

— И ты покраснела.

Правда? Это так очевидно?

Поворачиваю голову к нему:

— Не мог бы ты прекратить таращится на меня?

— Такая правильная… Аж тошно. — Ухмыляется. Едва заметно, но так, что в желудке будто раскалённый кирпич кувыркается. Улавливаю запах Яроцкого, и кирпича в желудке становится два. Даже ещё свежий запах сигарет чувствуется от него как-то иначе, хочется сказать, что он ему идёт, вперемешку с лёгким запахом терпкого парфюма. Точно не лосьона для бритья, лёгкая щетина тому опровержение, да и слишком помятым он выглядит для того, кто с утра брился.

Слишком взрослым кажется. Встретила бы его, жизнь на кон бы поставила, но ни за что не поверила, что передо мной старшеклассник.

И мой типа куратор. Тьфу!

— Готова? — вдруг спрашивает, что заставляет меня опешить.

— К че…чему? — слабо трясу головой, хмурюсь. Он же не о…

— Первое задание, — откидывается на спинку стула и больше не ухмыляется, выглядит предельно серьёзно. — Прямо сейчас, Лиза. Ты в игре.

Он же шутит, правда?

Шутит. Иначе по какой ещё причине я начинаю нелепо посмеиваться?..

Вытягивает руку и убирает локон волос с моей щеки, так что по телу проносятся предательские мурашки, а сердце стучит громко и часто, почти на пределе. Нет. Я не готова. Я отказываюсь. Он не может…

Протягивает мне сложенную вдвое карточку с изображением всё той же клетки с птичкой внутри и велит открыть.

— Теперь читай.

— Ты… ты больной, — губы дрожат, руки трясутся, пока глаза скользят по чёрным буковкам внутри. — Ты больной!