В тот весенний сезон — несмотря на то, что мне очень понравилось быть в команде — я до ужаса боялась всех тренировок и игр. Я знала, что мое тело не только подведет меня физически, но и поставит в неловкое положение. Кроме того, от усталости я становилась еще голоднее. Вместо того чтобы есть здоровую пищу, я стала просто ненасытной — я не могла контролировать что я ем, ни в каких количествах. Пицца, мороженое, печенье — они были моей наградой за прилежный труд, за то, что я вышла на поле. Я перестала даже надеяться похудеть, когда поняла, что сама мысль о том, что придется меньше есть, вызывала у меня панику, которая приводила меня прямиком в конфетный ряд продуктового супермаркета. А уж упоминание о дополнительных физических нагрузках тут же приводило меня в горизонтальное положение с ведерком любимого карамельного мороженого.

На второй год в старшей школе я уже устала от диет. Я раз десять уже пробовала похудеть. Я даже сходила на собрание Weight Watchers[14] вместе с мамой Кейт, которая тоже хотела сбросить вес; половину собрания я ругала себя за то, что оказалась единственной, кто был младше тридцати и без детей. Я боялась обнаружить среди этих женщин маму кого-нибудь из одноклассников. Я беспокоилась: вдруг она расскажет ребенку, что увидела меня вместе с другими мамами из Медфилда в диетологическом центре.

Хватило одной недели наблюдения за своими обедами и подсчета калорий в уме за школьным столом, чтобы почувствовать себя полной неудачницей. Я обещала себе покупать каждый день салат, после чего так обильно поливала его чесночным соусом, словно соус был водой, а салат горел. Я знала, сколько «очков» стоят соусы со сметаной, но не всегда могла на глаз определить порцию из двух столовых ложек, да и не всегда могла на них остановиться. После школы я ходила в спортзал Юношеской христианской ассоциации; это было единственное место во всей округе, где меня точно никто не узнал бы. Я ежедневно взвешивалась, чтобы узнать, есть ли прогресс, хоть какой-нибудь. Нет. Никакого прогресса.

Я снова потерпела неудачу.

Все вокруг стали ходить на свидания — мои лучшие подружки впервые поцеловались и сходили с ума по мальчикам, — а я чувствовала себя чужой как никогда раньше. Меня больше не дразнили и не задирали. Но, тем не менее, я отлично понимала, что я толстая, и это во многих отношениях лишает меня нормальной жизни. Я стала замыкаться в себе, часто отказываясь от приглашений погулять. Я строила вокруг себя стены из «кирпичей» — тортов, скрепленных известкой-глазурью.

Особенно меня злило понимание, что сходить с ума по мальчикам никакого смысла не имеет. Зачем сходить с ума по мальчикам, если ни один мальчик не станет сходить с ума по девочке вроде тебя? Нельзя фантазировать о первом поцелуе, если не можешь даже представить, что какой-либо мальчик решится тебя поцеловать.

Так что вместо здоровых подростковых отношений с мальчиками я цеплялась за детскую любовь. Пока мои подружки целовались с мальчиками, я целовала тот самый плакат с Лео. Я надеялась, что есть кто-то, кто не подведет меня, кто живет в таком воздушном замке, что вообще не обращает внимания на реальные изъяны.

В шестнадцать лет я была ростом 175 сантиметров и весом 95 килограммов. Я уже практически махнула на себя рукой, но тут мама нашла еще одну программу похудения, разработанную медиками. Я колебалась. Я презирала диеты. Но свое тело я презирала еще больше, и одного этого оказалось достаточно, чтобы все-таки попробовать. На этот раз мне предложили в основном жидкую диету. Два белковых коктейля и один относительно здоровый прием пищи в день. Это, конечно, звучало очень похоже на более дорогую версию «Слимфаст», но мама считала, что здесь есть шансы на успех. Она всегда доверяла медицинским программам. В конце концов, их же придумывают и претворяют в жизнь врачи.

Я продержалась четыре дня. Мне было слишком стыдно приносить коктейль в школу на обед, потому что… Кто вообще носит на обед в школу коктейли? К тому же для их приготовления требовались лед и блендер. А пить их — значит забыть об удовольствии от любой другой еды. Я часто просыпалась по ночам, голодная, потому что не перекусила после ужина. Настроение у меня было мрачное. Больше всего я скучала по жеванию.

Через три года неудачных диет я выросла еще больше и дошла до того, что всерьез задумалась о шунтировании желудка. Мама тоже считала, что это поможет. Она заверила меня, что если мне это действительно необходимо, мы найдем, как заплатить за операцию. Отбросив на время мысли о деньгах, я крепко задумалась о том, чтобы лечь под нож, уменьшить желудок и удалить большую часть кишечника — вдруг это мой единственный шанс на здоровую жизнь? Впрочем, я так и не решилась. Где-то в глубине души я знала, что должна исправить ситуацию сама — или, по крайней мере, что я еще не исчерпала список других, менее экстремальных вариантов.

Отношения с едой у меня стали еще запутаннее, чем раньше. До тринадцати лет я ела безответственно и безрассудно, заедая все проблемы, даже не связанные с голодом. Но по итогам разнообразных попыток изменить единственное известное мне тело я смирилась с тем, что прежняя я была далека от идеала. На первый взгляд я пыталась похудеть, но если смотреть глубже, то я старалась избавиться от своего крупного тела. Я понимала, что два десятилетия делала все неправильно, и теперь мне нужно все исправлять.

Как можно полностью отказаться от себя, какой ты была раньше?

Я чувствовала себя привязанной к еде. Мало того, что я выросла, искренне считая, что еда — это проявление любви; да еще и она была единственной вещью в моей жизни, которая принадлежала мне одной. Утешала меня, заполняла собой пустоту в душе, где мог бы быть отец, склеивала осколки разбитого сердца, сидела со мной дома, когда больше никто не хотел и не мог, позволяла мне принимать все решения самой, уверяла, что я контролирую ситуацию, когда мы вместе.

И, что еще лучше, еда любила меня. Больше еды — значит больше всего остального.

Когда я потерпела неудачи со всеми диетами, которые попробовала, то доказала себе, что не могу исполнить данное себе обещание.

Я поняла: я навсегда останусь толстой.

Я смирилась с тем, что навсегда останусь толстой, и благодаря этому научилась принимать себя такой, какая я есть. Но быстро поняла: что смирение не означает, что нужно махнуть рукой на свою жизнь и просто жить дальше. Да, я буду толстой, но этим жизнь не ограничивается. Так что, несмотря на то, что на протяжении всего одиннадцатого класса мой вес не менялся, все остальное вокруг меня процветало. Круг друзей расширился, у меня появился первый парень, а мама влюбилась.