Я покачал головой.

– У меня нет времени, Торчи. Передайте Симоне от меня привет. А вопрос с паспортом я пока оставлю открытым.

Придя вечером на веранду к Бруно, я очень удивился, застав там высокого худощавого мужчину. Я догадался, что это доктор Пирелли. Он окинул меня долгим, испытующим взглядом.

– Это Дэвид Чизхольм, доктор, – сказала Лаура. – Вы не возражаете, если он сейчас перенесет Бруно в кровать?

Вкатывая кресло Бруно в спальню, я чувствовал на себе взгляд Пирелли. Сестра Флеминг уже откинула простыню на кровати. Подкатывая кресло к кровати, я вдруг вспомнил сон Лауры. Мне стало плохо… до тошноты.

– Он теперь переносит Бруно очень умело, – сказала Лаура доктору Пирелли. – Он гораздо лучше того человека, который был у нас до этого.

Показалось мне или она действительно побледнела? Ее глаза блеснули, когда она бросила на меня мимолетный взгляд. Я откинул плед. Бруно наблюдал за мной. В его глазах были замешательство и немой вопрос, как будто мое состояние передалось и больному. Я поднял его… Сестра Флеминг взялась за спинку кресла и так резко оттолкнула его, что оно ударилось о ночной столик и опять откатилось ко мне. Острый край кресла ударил меня под колено – и я потерял равновесие. Лаура вскрикнула.

– Осторожно! – крикнул доктор Пирелли.

Я пошатнулся, стукнулся коленями о край кровати, но мне удалось удержать Бруно на весу. Я положил его на кровать. Все происшествие длилось не более трех секунд. Казалось, несчастье было почти неминуемым, но, слава Богу, все кончилось благополучно. Бруно не пострадал.

– Мне очень жаль, синьора, – сказал я охрипшим от волнения голосом.

– Это была моя ошибка, – сказала сестра Флеминг. – Со мной это случилось впервые.

Глаза Бруно улыбнулись мне.

– Вам следовало бы быть осторожней, сестра Флеминг, – сказал доктор Пирелли сердито. – Если бы не ловкость этого человека…

– Я же сказала вам, что он ловок, – вмешалась Лаура. Она была белее снега, только губы, как всегда, алые.

Я вышел на веранду и вытер пот со лба. Руки у меня дрожали. Доктор Пирелли последовал за мной.

– Чуть было не произошло несчастье. Вы очень ловко избежали его, – сказал он.

Я ничего не ответил, потому что боялся, что голос выдаст меня.

– Проводите меня до машины, – сказал доктор Пирелли и направился вдоль по тропинке, ведущей к воротам. Все еще дрожа от пережитого страха, я последовал за ним.

– Вы – американец? – спросил Пирелли, подойдя к машине.

Я понимал всю опасность подобного вопроса. Если доктор захочет взглянуть на мой паспорт, то мне придется признаться, что у меня его нет, и тогда доктору ничего не стоит сообщить об этом полиции.

– Не совсем, доктор. Мой отец был американцем, офицером, а мать – шальной итальянкой, и по ее желанию я ношу фамилию отца.

Казалось, ответ удовлетворил моего собеседника, и он спросил:

– Вас наняла сестра Флеминг?

– Нет, синьора Фанчини.

Его лицо застыло.

– Сестра Флеминг рассказывала мне, что вы читали вслух синьору Фанчини.

– Да, она упрекнула меня за это, но у меня создалось впечатление, что у синьора осталось удовлетворение от этого занятия, которое внесло некоторое разнообразие.

– Больше она не будет вам мешать, – едко сказал доктор. – Я разрешаю вам говорить днем с синьором Бруно, когда вы не заняты работой. Он показался мне сегодня гораздо веселее.

– Я с удовольствием сделаю что смогу.

– Как вам только пришла в голову мысль почитать Вазари?

– Я пишу книгу об итальянских церквах. Благодаря моей теперешней должности мне уже не нужно заботиться о хлебе насущном и я смогу спокойно закончить свою работу. Я рассказал о ней синьору Фанчини, и он, кажется, заинтересовался.

– Разумеется, заинтересовался. Ведь он – искусствовед и наблюдал за реставрацией бесценных фресок.

– Можно надеяться, что синьор Бруно выздоровеет?

Доктор Пирелли покачал головой.

– Он останется парализованным на всю жизнь, но сможет опять научиться говорить. Его немота носит психический характер и вызвана шоком при катастрофе. Если он опять обретет интерес к жизни, то он очень захочет говорить и заговорит. Возможно, таким побудительным средством послужил бы новый шок.

– Значит, врачебное вмешательство тут не поможет?

– Нет, но если синьор Бруно захочет, то поможет сам себе.

– Ему это известно?

– Еще нет. Никому не известно, поэтому я просил бы вас до поры до времени молчать об этом. Еще слишком рано. Сначала нужно, чтобы Бруно избавился от депрессии, нужно укрепить его общее состояние, а потом можно будет попробовать и то, о чем мы говорили. Мне кажется, что вы ему можете помочь во многом. Поэтому я и рассказал вам это. С тех пор как вы появились здесь, Бруно стал, по-моему, гораздо веселее. Конечно, тут сыграла свою роль и телеграмма о приезде дочери. – Так, беседуя, мы подошли к машине синьора Пирелли.

Он положил докторскую сумку в машину и спросил меня:

– Вы здесь живете?

– Нет, я снимаю комнату в деревне.

Казалось, он испытал облегчение, узнав об этом.

– Я приеду в следующий вторник и надеюсь констатировать у больного еще большее улучшение.

Я посмотрел вслед отъезжающей машине доктора и пошел собирать вещи к переезду с виллы.

Когда я упаковывал вещи, щелкнул замок и вошла Лаура. Она была бледна, и под глазами у нее залегли темные тени.

– Я увидела свет и решила зайти к тебе, Дэвид.

– Твой сон чуть не стал явью, – сказал я. – Впредь я буду верить в сны.

– Он был бы не совсем явью.

– Да.

Лаура безучастно подошла к окну.

– Ты напугал меня, Дэвид. Я решила, что ты уронишь Бруно.

– Такого намерения у меня не было.

Усевшись на кушетку, я вынул пачку сигарет и закурил. Говорить мне не хотелось. Наступившее молчание прервала Лаура. Она спросила:

– О чем Пирелли говорил с тобой?

– Сказал, что это была неплохая идея – почитать Бруно Вазари…

– И все?

– Его также интересовало, кто я такой, кто меня нанял и где я ночую. Я сказал ему, что снимаю комнату в деревне.

– Он говорил тебе о состоянии здоровья Бруно?

– Доктор считает, что твой муж очень подавлен, и думает, что можно достичь прогресса, если пробудить интерес у Бруно к жизни.

– Сможет ли он когда-нибудь ходить?

– Нет, ни при каких обстоятельствах.