Женщина дернулась, едва он попытался отнять ребенка, а я снова рвано выдохнула.

— Может, вы с нами пойдете? — он пригладил бороду тонкими пальцами и перевел взгляд с жены на меня, — Это недалеко. У нас тепло, я огонь разжег и воду вскипятил. Может быть, Лира отдаст вам вещи нашей малышки… У нас все после нее осталось. Новое, красивое. — его голос дрогнул, а у меня так же все дрогнуло внутри. Даже думать не хочу, каково это — перебирать вещи своего умершего ребенка и сходить с ума от отчаяния. Я бы этого не пережила.

Я пошла с ними. Не знаю почему. Так было нужно. Все, что с нами происходит, предначертано свыше. Они оказались хорошими людьми. Мне, по крайней мере, так виделось. Лира Торн и Филлип, оба врачи. Жили в нашем городе до прорыва метов, потом бежали в резервацию, работали в полевом госпитале, а оттуда перебрались к границе. Их машину унесло с дороги на минное поле. Они выжили, а ребенка убило на месте. С тех пор Лира ни с кем не разговаривает, никого не лечит. Как детский плач или голоса услышит, у нее истерика начинается. Муж от нее не отходит. Она и со мной не заговорила, только Дану протянула со слезами на глазах, а когда ее муж хотел нам вещи ее дочери отдать, закричала, чтоб убирались к черту. Истошно закричала. Страшно. Я малышку схватила и побежала к нашему лагерю, а она все выла и выла в темноте жутким голосом.

На следующий день они вдвоем пришли к нам и принесли вещи для Даны. Пеленки, одежду, игрушки. Я благодарила ее, а она никого, кроме Даны, не видела. Смотрела на нее застывшим взглядом и улыбалась. Потом все время приходила и издалека наблюдала за нами. Моментами становилось страшно от этого пристального внимания, но я ее понимала… точнее, я никогда бы не хотела ее понимать, но я могла только представить себе, что означает потерять ребенка. Фил был более разговорчивым. Он приносил мне хлеб и тушенку. Потом я уже поняла, что ему платили едой за лекарства. А он отдавал мне. Да и плевать я хотела, каким образом они доставали пайки — главное, что я перестала голодать, и молока прибывало все больше. В такой ситуации думаешь только о себе. Может быть, это неправильно, но кто меня осудит? Мне было всего лишь девятнадцать, и я оказалась совершенно одна с грудным ребенком посреди самой жуткой войны для человечества.

Несмотря на то, что теперь у нас были детские теплые вещи, моя девочка все равно заболела. У нее поднялся жар, а у нас не осталось ни одного лекарства, да и какие лекарства я могу дать трехмесячной малышке? Я пыталась растирать ее спиртом, который мне давали сердобольные беженцы, но и тот скоро закончился. Я пыталась идти сама в город и искать аптеки, привязав к себе Дану платком, но после зачистки там остались только полностью сгоревшие здания и пепел. Я возвращалась ни с чем и рыдала от отчаяния. Ей становилось хуже. Она так кашляла, что у меня сердце сжималось каждый раз от этих приступов. Кто-то из женщин сказал, что это воспаление легких, и нам нужны антибиотики, иначе моя дочь умрет.

Мною овладело какое-то злое отчаяние, и я сама пошла к КПП, прижимая к себе кричащего ребенка. Именно тогда Лира впервые со мной заговорила. Она вышла из темноты и схватила меня за руку.

— Не ходи туда. Они не помогут. Отберут ребенка. У них приказ всех больных умертвить. У меня есть лекарства. Пойдем.

Я смотрела, как эта хрупкая белокурая женщина прослушивает Дану, как умело колет в маленькую вену антибиотик и чувствовала облегчение… Я уже понимала, что моя девочка выживет. И мне было все равно, что та называет ее Радой… качает и поет ей колыбельные, я от усталости вырубалась на их жестком матрасе и точно знала, что с моей малышкой ничего не случится.

Через три дня Дана пошла на поправку, спал жар, и я целовала Лире руки и благодарила на коленях за спасение моего ребенка. Я бы хотела отдать ей больше, но у меня ничего не было… Только слова благодарности, только слезы и дикое желание помочь хотя бы чем-то. И все, что я могла тогда сделать, это давать ей общаться с Даной. Когда она брала на руки мою малышку, она словно оживала.

А потом нас начали действительно вывозить из лагеря по десять человек. Люди счастливо вздохнули. Они устраивали праздники на улице и восхваляли Императора, который смилостивился над несчастными беженцами. У всех появилась надежда. И даже это было слишком много для отчаявшихся и измученных горем людей. Я слышала, как матери рассказывают детям о чудесных городах за пределами закрытой зоны, о дорогих игрушках, об озерах и птицах… о бабочках. Они строили планы о будущем, а мною овладевала тоска. Я вдруг осознала, что даже когда мы вырвемся отсюда, я никогда не буду счастлива без него… я никогда не смогу радоваться жизни без моего Мадана. С Лирой мы подружились, насколько вообще можно было подружиться с этой молчаливой и странной женщиной с пустыми глазами, которые начинали светиться, только когда я давала ей подержать Дану. А мне нравилось рядом с ней и молчать. Она была какая-то уютная, внушающая доверие. И муж ее, Филипп, проводил круглые сутки в нашем лагере — лечил больных. Вначале ему не доверяли, когда я первый раз привела его, чтобы осмотрел мальчика с острой болью в животе. Оказалось, что у ребенка острый аппендицит, а мать орала, что не позволит резать своего ребенка этому чистоплюю из богатеньких. Но все же Фил провел операцию и притом успешно. Еще б немного — и мальчик бы умер от перитонита.

Спустя время начали поговаривать, что всех не успеют вывезти до первых морозов. Что многим придется зимовать здесь, и началась паника. Люди понимали, что в таких условиях многие не переживут холода. Они пытались выкупить место в списках у солдат за золото, за оставшиеся сбережения, и эти твари… они реально отбирали у людей последнее за то, чтобы подвинуть их с сотого номера на девяносто пятый. Это посеяло хаос внутри лагеря, люди начали ссориться, драться. Те, кому нечем было откупиться, избивали тех, кто выкупил для себя место поближе, отбирали деньги, вырывали из мочек серьги, убивали за кольцо или цепочку. Все те, кто еще вчера дружили и делились последним, стали врагами. Но меня это не трогало… у меня ничего не было. Мне было нечем оплатить за свою очередь, мне оставалось только ждать и надеяться на чудо.

А потом ко мне пришел Фил. Их вывозили в числе самых первых на вертолете прямиком в столицу. Императору требовались врачи-нейрохирурги. В военный госпиталь. Лире и Филиппу предложили работу в безопасном месте. Всех остальных отправляли на грузовиках и везли через пустыни в неизвестном направлении, а именно за Торнами обещали прислать вертолет. Оказывается, родной брат Фила лечил самого Императора и добился для них такой привилегии. Я была ужасно за них рада, я жала ему руки и искренне желала им с Лирой счастья. Конечно, такие специалисты, как они, нужны Республике. Я тогда еще не поняла, зачем он говорит мне все это…

— Спасибо, Най, спасибо. Мы так ценим твое отношение к нам. Твое доверие… И… мы бы хотели предложить тебе свою помощь. По документам наша девочка… она все еще числится в живых, и на вертолете будет место для нее… Мы подумали, что можем взять с собой Дану. Мы были бы безумно счастливы, если бы ты согласилась.

У меня сердце забилось в горле, и слезы на глаза навернулись.

— О Боже. Я буду вам так благодарна. Так благодарна. Вы не представляете… мы не займем много места, у нас и вещей-то нет и…