Наше имиджмейкерство было востребовано и на периферии: время от времени приходилось помогать местным честолюбивым князькам. Летом 2006-го вместе с угрюмым, словно медведь-шатун, паханом, с трудом поддающимся дрессировке, но, как и все сибирские руководители, сидящим на денежном мешке, я отправился окучивать дальние стойбища. Все уже было оговорено, все заучено, все готово к бою – от японских микрофонов до итальянских костюмов, отутюженных и запечатанных в водонепроницаемые чехлы. Пароходик чапал по угрюмой Лене навстречу льдам океана. Несмотря на ржавчину и закопченность, которые нельзя было вывести уже никаким авралом, эта заполненная ящиками, тюками, трубами и кусками брезента доисторическая посудина была преисполнена чувства собственного достоинства. Попыхивая жирным дымком, она удостаивала своим сиплым голосом каждую рыбачью лодку, норовившую прошмыгнуть прямо перед ее неторопливым носом. Кандидат с командой занимали единственную каюту суденышка, и меньше всего на свете мне в тот вечер хотелось быть свидетелем профессиональной проворности, с которой лукавая свора угождала своему баю, подкладывая ему под спину подушки, подыгрывая ему в карты и отвечая на вымученные шутки сатрапа искренним дружным хохотом. Под взрывы этого угодливого смеха я какое-то время шатался по палубе. Дверь в рубку была приоткрыта, оттуда пахнуло табаком; расхристанный рулевой едва касался штурвала, всем своим видом демонстрируя равнодушие к довольно ветреной погоде и к вздымающимся на волнах оранжевым бакенам, зато капитан производил впечатление интеллигентного человека – достаточно было взглянуть на старенькие очки с перевязанной нитками дужкой, которые при моем появлении он снял с носа и заботливо уложил в футлярчик. Опрятный свитер, отглаженные брюки и, что удивительно, вычищенные в этой обители машинного масла, тосола и солярки до немыслимой чистоты ботинки приветливого старикана поселили во мне стопроцентную уверенность: несмотря на явное разгильдяйство матроса и на впечатляющую волну, уже через несколько часов битком набитый людьми и грузами, скрипящий, раскачивающийся кораблик пристанет к пирсу. Когда меня пригласили войти, я все-таки зацепился за комингс, чертыхнулся и был удостоен добродушного смешка. Мне придвинули табурет и сосуд с черным дегтем, именуемым «капитанским чаем». На штурманском столике, за которым я грел руки о жестяную кружку, скрутились рулонами карты. Одной, распахнутой по столу словно скатерть, коричневой от времени и от постоянной сырости, я не мог не заинтересоваться. То была странная карта: там не оказалось ничего, кроме двух испещренных знаками и цифрами изломанных параллельных линий. Хозяин рубки, поощрив любознательность гостя новой порцией смеха, рассказал, в чем дело. Итак, передо мной лежал самодельный портулан, на котором полностью отсутствовала внутренняя территория суши – только берега, места стоянок и прибрежные глубины. Скалы и отмели изображались красными точками. Объяснивший суть портулана капитан оказался одним из тех исключительно редких в нашем заполошном мире динозавров, которых я бы назвал совершенно нормальными особями. Неторопливость, добродушие и вызывающая особую зависть у всех невротиков уверенность – подливал ли он мне своего чаю или передвигался по рубке – все указывало на то, что этот счастливчик обладал самой редкой и ценной вещью на свете, а именно – здоровой нервной системой. Между прочим, он был философом, поэтому заметил, что любой из нас по сути своей является портуланом: – Мы видим лицо человека, его фигуру, так называемые «линии берегов»; при желании можем провести рукой по этим линиям, прощупать их, обследовать их визуально, но то, что внутри, – загадка, терра инкогнита, неисследованная земля, сплошное белое пятно, не правда ли?

– Несомненно, – вынужден был я ответить.

В ноябре 2007-го дела шли полным ходом. Помню тот забубенный день – дождь хлестал по несчастному Пушкину; новый клиент – вместилище Хайда и Джекила (я был в шоке от поведения этого джентльмена во время одного совершенно непримечательного раута, когда он немного хватил лишку) – уже несколько часов ютился на краешке кушетки в офисном холле. Процедуру записи его предвыборной речи, как и следовало ожидать, наш логопед коротал в обществе пузырька с корвалолом. Кроме того, все ракурсы физиономии потенциального депутата казались клипмейкеру неудачными, свет отвратительным, звук невыносимым. Съемки растягивались, словно сливочная тянучка. В конце концов славный малый с «Мосфильма» не на шутку разнервничался. Он попробовал было втиснуть сопящего бегемота в промежуток между кухней и залом для совещаний, однако перемещение не сработало. Творец политических клипов изменил концепцию, приказав организовать в самом зале «домашнее гнездо». Его помощники с завидным профессионализмом прошерстили офис в поисках реквизита. За каких-то пятнадцать минут из современного пластико-поролонового хлама (диван вахтера, пара ваз, искусственный кипарис в кадке) они соорудили уютнейший «уголок», изумив даже видавших виды офисных стилистов. Затем секретарши фирмы, явив толпе киношников и осовевшему от софитной жары клиенту свои умопомрачительные фигурки, внесли последний штрих – экипировали придвинутый столик чайником и целым семейством одинаковых чашек.

Мой пиджак оказался в другом углу. От стула, на котором он покоился, меня отделяли добрые десять метров, полностью напичканные аппаратурой, кроме того, между мной и им змеился целый клубок проводов; в этом хаосе – сделай я шаг – просто невозможно было не запутаться. Я услышал звонки мобильника, издающего, словно первый искусственный спутник Земли, призывные «пи-пи-пи» (специальный сигнал для незнакомых номеров), но не смог до него добраться. Именно тогда все пошло как по маслу: клиент на удивление правильно выговорил тезисы, не загубив ни одной фразы. Удачно выставленное освещение помогло на сей раз получить нужный профиль. В итоге удовлетворенный клипотворец приказал своей свите «сворачивать лавочку», логопед от радости чуть не заплакал, референты, стилисты, помощники не на шутку воодушевились, две мои незаменимые «а-ля Гэтсби» внесли шампанское. Приутихший дождь царапал оконные стекла – под его кошачье царапанье мы и приступили к банкету.

Мобильник в пиджаке подал голос, когда веселье в офисе уже набрало обороты. Я опять не счел нужным пробираться к стулу, тем более дело дошло до триариев – после трехсот грамм «беленькой» из нашего Джекила вновь принялся вылупляться прелестнейший мистер Хайд. Превращение шло с пугающей скоростью. Одна из моих цыпочек-секретарш не успела улизнуть – спутниковое «пи-пи-пи» зазвучало именно в тот момент, когда я с трудом отдирал пластилиновые лапищи монстра от ее соблазнительной тушки.

Перетаскивание Хайда к мрачному «хаммеру» не позволило выхватить мобильник, когда позывные раздались уже в третий раз. Упирающийся кандидат не жаловал ни меня, ни свою охрану – мы с боем отвоевывали у него каждую тротуарную плитку. Последний метр до распахнутой двери заставил изрядно вспотеть и выскочившего к нам на подмогу шофера. Тестостерон играл в хозяине бывших силовиков с поистине бешеной силой: задрав голову к офисным окнам, он ревел, подобно перевозбудившемуся быку. Все то время, пока я, словно слуга-стременной, пытался поднять ногу барина на порожек машины, «пи-пи-пи» не смолкало, но вот свершилось – нога зафиксировалась (кинув взгляд на ботинок, не без профессионального удовлетворения я отметил – рекомендации фирмы неукоснительно соблюдаются); взопревшие молодцы затолкнули в кабину пьяный куль, вскочили в нее сами, и «хаммер», отражающий во все стороны боками свет веселеньких московских фонарей, мгновенно умчался.