– Тебя понял. Ладно, погоди, не мельтеши. Я иду к вам. На месте определимся, – сказал Рябцев, убирая рацию в карман. Он вспомнил про Филатову. Женщина, как верный пес, стояла и ждала, что ей скажет майор.

– Вы пока не уходите. Понадобитесь нам.

А на самой Филатовой лица не было. Она слышала переговоры Рябцева с капитаном. Ведь получается, она подтолкнула участкового к смерти.

– Хорошо. Я подожду, – проговорила Филатова утробным голосом. Она смотрела на окно, за которым горел тот самый таинственный огонек.

– Ну?.. – коротко спросил Рябцев, поднявшись по шаткой лестнице на второй этаж.

Василенко кивнул на обшарпанную дверь, за которой слышались возбужденные голоса Захарова и Осянина.

– Там он. В ванне лежит.

Рябцев вошел, морщась от тошнотворного запаха.

Два луча карманных фонариков освещали узкую комнатенку, во всю длину которой стояла чугунная ванна. Рядом, на дощатом полу, – куча хлама: обрывки целлофана, остатки обоев, тряпье, рваная обувь. Всем этим барахлом убийца закидал сверху тело капитана Грязнова.

Голодные крысы уже успели отгрызть Грязнову левое ухо и часть носа.

Рябцев взял у капитана Захарова фонарь, посветил на голову Грязнову. Нужно было осмотреть рану.

Рубленая рана оказалась смещена влево.

– Видно, он пытался увернуться вправо, – сказал Василенко.

– Палыч, его пытали. – Луч фонаря Осянина ткнулся сначала в левое, а потом в правое плечо. – Наверняка ножом. Тварь! На мента руку поднял!

Василенко, стоявший позади Рябцева, зло сплюнул на замусоленный пол.

– Когда поймаем гада, надо будет пощекотать ему почки, – сказал он.

– А почерк тот самый. – Захаров глянул на молчавшего майора Рябцева, стараясь угадать, о чем думает тот, и добавил: – Эта гнида отсиживалась тут.

– Да, выходит так, – заговорил Рябцев. – Филатова сказала, что около двух с лишним недель видела по ночам тут свет.

– Палыч, а чего ж она не позвонила в дежурку? – разозлился Захаров и в сердцах пнул ногой ворох тряпья, валявшегося на полу.

Рябцев только рукой махнул:

– Наверное, просто не придала значения. Да теперь это уже и неважно. Что ты ей можешь предъявить? Она разве могла знать, что здесь отсиживается убийца?

Потом Рябцев осмотрел второй труп. Труп девушки.

– Трахал ее тут. А потом убил, – сказал майор, попутно осмотрев и комнату. – Похоже, убийца отсиживался здесь. Куча консервных банок. Окурки везде. Осянин, собери несколько окурков для экспертизы.

– Палыч, ну чего, вызывать криминалиста? И прокурорским сообщить надо? – Василенко стоял в раздумье, оставляя решающее слово за Рябцевым.

– Давай, вызывай. По рации из машины сообщи дежурному. Пусть обрадует Скоморохова. Да смотри, чтоб полковника инфаркт не стукнул.

Василенко быстро загрохотал по лестнице. Спертый, пропитанный гнилью воздух кружил капитану голову, и хотелось скорей на улицу.

Расстояние от двухэтажной развалюхи до милицейской машины капитан Василенко преодолел бегом.

В этот же день майору Рябцеву позвонил еще один гражданин, представившийся Максименко Иваном Николаевичем, водителем автобусного парка, и сообщил, что располагает информацией, которая непременно заинтересует уголовный розыск.

«Везет сегодня на информаторов. С утра позвонила Филатова. Теперь вот этот Максименко. Нет, воистину сегодня благоприятный для меня день. Даже Скоморохов не дал взбучку за то, что я дал информацию по Грязнову на телевидение», – подумал Рябцев и предложил Максименко ровно в шесть вечера приехать к нему в управление. И водитель автобусного парка оказался очень исполнительным человеком. Ровно в шесть часов в дверь постучали.

– Можно? – спросил человек, очутившись в кабинете. Он с робостью обвел взглядом строгую обстановку и оба окна, заделанных решеткой. – Я вам сегодня звонил… Максименко… – представился человек, поймав на себе несколько удивленный взгляд хозяина кабинета.

И тут майор Рябцев стукнул себя по лбу.

– А-а, Иван Николаевич. – Взгляд майора сразу потеплел. Он предложил Максименко присесть и даже угостил сигаретой – как старого знакомого.

В кармане пиджака майора лежал диктофон и, сунув руку за пачкой сигарет, Рябцев включил его. Это было многолетней привычкой оперативника. Даже если информация не представляла для Рябцева интереса, она все равно какое-то время хранилась на кассете, и только потом, убедившись окончательно в ее ненужности, майор стирал ее.

– Я вас слушаю, Иван Николаевич. Что вы хотели мне сообщить?

– Да уж не знаю, с чего и начать, – несколько обескураженно произнес Максименко, глубоко затягиваясь майорской сигаретой и стряхивая пепел себе на ладонь.

Рябцев заметил это, подвинул пепельницу к нему поближе и с располагающей к откровению улыбкой ждал, пока гражданин соберется с мыслями. Наконец, Максименко заговорил:

– Пятого июля я, как обычно, выехал на маршрут и подъехал к вокзалу. Народу – никого, хотя уже первые электрички пошли. Глянул: в автобус входит пассажир. Мужчина. Роста повыше вас будет. Не сказать, что плотный, но такой, знаете, широкоплечий, – развел руками Максименко в стороны и произнес: – Очень уж лицо мне его не понравилось.

Теперь майор Рябцев не удержался, спросил:

– Почему? Что в нем было такого, чтобы вам не нравиться? – И увидел, что водитель автобуса сразу нахмурился, а глаза заблестели от злости.

– Да уж слишком он какой-то такой… Смотрит так, словно пистолет в кармане держит и на вас нацеливает.

Рябцев хмыкнул, подумав: «Зачем этот идиот с такой ерундой приперся в уголовный розыск? Подумаешь, лицо пассажира ему не понравилось. На свою бы облупленную рожу посмотрел».

После звонка водителя Максименко, Рябцеву позвонили еще трое человек. Но никто из них не сообщил ничего полезного для следствия, а майору только оставалось отбиваться от телефонных анонимов. Но Рябцев решил выслушать водителя до конца и даже произнес, следя за ходом мыслей Максименко:

– Так. Понятно. Его глаза не понравились вам.

– Ну, можно сказать и так. Не понравились. Злые они у него. Настороженные. А вечером, еду я в гараж…

– Пятого? – уточнил Рябцев, поглаживая по привычке кнопку записи диктофона.

– Ну, можно сказать и пятого.

– То есть?.. – не понял Рябццев.

– Точнее сказать, шестого, во втором часу. Гляжу: человек по дороге шлепает. Тротуар без фонарей. Да и еще дождь как из ведра. Так он весь мокрый. Места сухого нет. Ну а мне по пути. Остановил я автобус, говорю: «Давай садись». А когда он вошел в салон, гляжу – мать честная, так ведь это тот самый утренний пассажир.