там чего-то не поделили. Помнишь Антона?

Антона я помнила. Это был Никитин менеджер, или артдиректор, или, как это там называется... Никита называл его «импресарио». Самоуверенный и крайне, на мой взгляд, малоприятный тип. Я вообще не понимала, как с ним можно о чем-нибудь договориться. Впрочем, откуда мне знать, – может, как раз такой и нужен. Во всяком случае, судя по Никитиным успехам...

– Пойду, поговорю, узнаю, в чем дело, – продолжал Никита. – Я этого дядьку видел, он мне нравится. Слушай, кстати, у меня к тебе лингвистический вопрос. Хотя ладно, это потом, при встрече. Неохота сейчас бумажку искать. Так что с книжечкой будем делать?

– Ничего, – решительно сказала я. – Привезешь завтра.

– А почему не сегодня?

– Сегодня я занята.

– Ах да, как же, как же! Мы же теперь себе не принадлежим. У нас же теперь новая жизнь! – завел Никита, и моя хрупкая надежда на то, что он взялся за ум, разлетелась вдребезги.

– Положу трубку, – прошипела я, хотя на самом деле эта угроза не имела реального смысла. Опыт показывал, что с Никитой лучше расставаться мирно, в противном случае он мог перезванивать до посинения.

В этот раз он почему-то неожиданно быстро пошел на попятный:

– Ладно, не злись! Больше не буду. Не хочешь узнать, кто у меня ночевал?

– Не хочу, – отрезала я. – Извини, Никита, я правда тороплюсь. Увидимся завтра. Пока!

Знала бы я, до какой степени заинтересует меня этот вопрос всего через пару дней – и почему он меня заинтересует...

До Костиного приезда надо было успеть сделать несколько дел. Во-первых, домыться и высушить голову. Потом одеться, накраситься, собрать сумку, с учетом туалета на завтрашний вечер, сделать заготовки для салатов, которые я собиралась закончить у Кости на даче, там же разложить по банкам и доставить к праздничному столу. На все про все у меня оставалось около двух часов. Я энергично взялась за дело и к четырем была в полной боевой готовности.

Из зеркала на меня смотрела высокая и худая рыжая девица, весьма эффектная, зеленоглазая, с пикантными веснушками на носу, в светлых джинсах и белой рубашке с засученными, рукавами (джинсы я надела в расчете на загородную вечернюю прохладу, а в машине можно будет открыть все окна). Вполне ничего себе девица. В общем и целом я осталась собой довольна.

В четыре Костя не приехал. В половине пятого я начала волноваться, а без двадцати пять раздался телефонный звонок. Костя просил прощения за задержку и объяснял, что никак не мог ни вырваться раньше, ни позвонить. Почему- то его было очень плохо слышно.

– Не сердись! – доносилось откуда-то из неведомой дали. – Я не виноват! Только, пожалуйста, никуда не уходи, сиди дома. Слышишь? Я скоро приеду.

Дома – так дома, я, собственно, никуда и не собиралась. Я не рассердилась, – по-моему, глупо обижаться в таких случаях. У всякого человека могут возникнуть неожиданные срочные дела. У Кости с утра была деловая встреча, – что ж, значит, она затянулась. Я считаю, что деловую сторону жизни мужиков следует уважать. Хотя, конечно, сестрица моя все равно сказала бы, что я слишком многое им прощаю. Она вообще гораздо жестче меня.

В пять пришла мама и очень удивилась, застав меня дома. Мы выпили чаю и поболтали – я наконец получила возможность выговориться и в красках живописала свой утренний поход. Потом мама включила телевизор, а я ушла к себе в комнату и завалилась с книжкой на диван.

Мамин голос прозвучал так неожиданно и резко и был до такой степени не похож на обычный мамин голос, что я вскочила, как ошпаренная, и опрометью бросилась к ней. То, что я увидела и услышала, было абсолютно немыслимо. Я увидела фотографию Никиты во весь экран и услышала взволнованный голос диктора:

– ...У себя в квартире выстрелом в затылок. Пока мы не располагаем никакой дополнительной информацией. Наши корреспонденты выехали на место происшествия. Мы будем ставить вас в известность обо всем, что нам удастся выяснить...

Если когда-нибудь на суде меня спросят, что я испытала в эту минуту, я отвечу совершенно искренне: «Ужас, господа присяжные, величайший ужас». Хотя что я... какие присяжные, какой суд?..

В первую минуту мой разум категорически отказался постигать тот факт, что человек, с которым я час назад разговаривала по телефону, лежит теперь в виде трупа на полу собственной квартиры. Это был полный абсурд. Я никак не могла свести воедино два события: тот разговор и эту информацию по телевизору. Этот ужас несоответствия вытеснил в первую минуту все прочие ощущения. Я сползла на пол и застыла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, чувствуя нарастающий шум в ушах.

Мама дрожащими руками капала что-то в две рюмки сразу. Одну протянула мне, другую выпила сама. Не знаю, что это было за лекарство – у мамы есть капли на все случаи жизни, – но после того как оно обожгло мое нутро, я частично восстановила способность соображать.

Меня мучила еще одна вещь. В последние дни в голове постоянно вертелась фраза: «Хоть бы Никита до воскресенья куда-нибудь делся!» Стоило представить себе их с Костей неизбежную встречу – и фраза эта выскакивала, как черт из табакерки. Конечно, я имела в виду: уехал, оказался бы занят или что-нибудь в этом роде.

Все равно получалось, что я накликала... Думать об этом было мучительно, и все-таки я судорожно уцепилась за эту мысль, чтоб перестать бесконечно повторять про себя: «Этого не может быть...»

Мама позвала меня покурить. Счастье, что она была дома – в одиночестве я бы, наверное, просто свихнулась. Она сделала именно то, что было необходимо: перевела мой мистический ужас в слова, разговорила меня, заставила ахать, охать, хвататься за голову – словом, делать все, что в таких случаях полагается, – и мне полегчало. Тут раздался звонок в дверь. Я вздрогнула от неожиданности и с недоумением спросила:

– Кто бы это мог быть?

– То есть как – кто? – мама посмотрела на меня с тревогой. – Костя, конечно. Ты же сама говорила...

К собственному изумлению, я начисто забыла о том, что он должен приехать.

Костя тоже явился не в лучшем виде. Под глазами – темные круги, смуглая кожа как будто полиняла.

– Я слушал радио в машине, – с порога сообщил он, предупреждая мой вопрос.

– Ну и