Во время чумы, выкосившей население империи, он смог не питаться людьми долгие месяцы. Иногда это сводило с ума, но в эти моменты он выходил на улицу и осушал тех, кто был уже так плох, что сам просил забрать у него жизнь. Зараженная чумой кровь приносила боль. Клодиу возвращался в свои покои и долгие дни боролся с горячкой. Потом приходили дни самоконтроля и трезвости. Дни понимания жизни, ее ценности.

Собственная жизнь и духовный рост напоминали Клодиу рост империи, которая сначала просто завоевывает то, что ей нужно, считая себя владыкой мира, но затем, уже при Вергилии, осознает свою власть и силу, принимая на себя обязанности миротворцев. Идея мира становится идеалом. Об этом говорят Плиний и Плутарх, с которыми Клодиу лично знаком. Империя становится якорем, который сдерживает дикость и анархию, совмещает те вещи, которые прежде казались несовместимыми…

Но потом империя затрещала по швам. Молодой мир обжегся, но вместо того, чтобы отдернуть от огня свою детскую руку, вошел в костер тщеславия и вспыхнул. Если бы Клодиу мог умереть, то он предпочел бы прекратить свое существование вместе с империей. Но он не мог. Оставалось скитаться от дома к дому и будоражить людей дикими историями, которые почему-то никак не хотели забываться.

Уцелевшие цивилизованные семьи принимали Клодиу, как странствующего мудреца. Они давали ему кров, постель. Он платил им своими историями, которые заканчивались неизбежным коллапсом мира. Вместе с этим миром терпел крах и сам Клодиу. Он жил в приютившей его семье так долго, как только мог, потом забирал их жизни, представляя, что это умирающие от чумы бедолаги, которые сами умоляют его убить их, выпить их кровь. И когда все кончалось, он чувствовал ту же боль и жар, что приходили после того, как ему случалось испить зараженной крови…

В сгущавшихся сумерках Клодиу поднялся на склон горы и постучал в дверь семьи славянских переселенцев. Их язык был знаком, но никогда не нравился Клодиу. Они встретили странника холодно, недружелюбно. Оружие держал каждый, кто мог. Дряхлый старик и тот закряхтел, поднимаясь на ноги с горящим поленом в руках. Клодиу мог убить их всех раньше, чем они смогли бы понять, что случилось, но он убеждал себя, что на этот раз все будет иначе. На этот раз он ушел от своей жажды, от своего безумия.

– Я всего лишь странник, – мирно сказал он на солунском диалекте.

Старик Валес и его сын Притбор переглянулись, отмечая, что у незваного гостя под нищенскими одеждами нет оружия, а сам он так худ и узкоплеч, что, кажется, не сможет справиться даже с Джевором – старшим сыном Притбора или с дочерью старика Валеса – Мокош.

– Никакой опасности. Никакого оружия, – сказал им Клодиу, достал из своей сумки кусок свежего мяса косули, покосился на пару убитых норок, тошнотворный запах которых не мог перебить дымящий очаг. – Косуля лучше, чем норка. Верно? – спросил Клодиу, впервые встретившись взглядом с Мокош.

Девушка смутилась, но тут же ее взгляд уцепился за предложенное чужаком лакомство. Она схватила старика Валеса за руку и указала на мясо в руках Клодиу. Старик долго хмурился, затем кивнул.

Пока готовилось мясо, Клодиу пытался рассказывать семье о павшей империи, но их язык был слишком простым, слишком примитивным. Да и не могли они понять, что такое империя. Центром их мира был склон горы Юмрукчал.

Клодиу прожил с этой семьей почти месяц. Холодным дождливым утром он уходил охотиться. Скорость древнего позволяла ему ловить косулей и оленей. Их мясо было сладким. Мокош готовила его на огне, а вечером вся семья сидела возле очага и слушала за ужином странные рассказы Клодиу. Он хотел научить их, хотел объяснить им, каким может быть этот мир, но их интересовало только мясо, которое он доставал для них. В остальном они не понимали его. Не понимали трагедию павшей империи, которую любил Клодиу. Не понимали мудрость Клодиу, его истины, взгляды. Зато они хорошо поняли его силу. Это случилось, когда в их дом пришли чужаки и попытались силой забрать запасы еды и Мокош. Клодиу не хотел вмешиваться, но и позволить причинить вред приютившей его семье не мог.

Притбор и его старший сын Джэвор схватились за оружие, но захватчиков было слишком много. Четверо из них окружали хижину, а трое уже тащили Мокош вниз по склону горы. Она кричала и пыталась сопротивляться. Огонь в очаге все еще горел, и один из нападавших предложил сжечь хижину вместе с ее жителями. Клодиу смотрел, как он пытается зажечь промокшие от дождей стены. Смотрел, как трясется старик Валес, проклиная старость и беспомощность, как рычит, давясь яростью, Притбор. Кажется, еще мгновение, и он бросится на приставленное к его груди лезвие короткого клинка.

– Не надо, – говорит ему Клодиу, – не делай этого.

Захватчики смеются. Но они для Клодиу лишь букашки, которых он может раздавить в любой момент. Нет ни страха, ни предвкушения битвы. Только пустота и безразличие, с которыми от начала времен борется Клодиу. И еще усталость, с которой он несет смерть. Ломает кости, разрывает глотки. Он не смотрит на приютившую его семью, которой он даровал свободу. Кровь капает у него с рук, заливает одежду. Напуганные дети плачут еще громче. От растерянности старик Валес упал на колени. Ветер треплет его седые длинные волосы и пропахшие дымом очага лохмотья.

– Мокош! – Шепчет он дрожащим голосом. – Верни Мокош!

Его выцветшие голубые глаза смотрят на залитые кровью руки Клодиу. Кровь, кажется, повсюду. К тому же все произошло так быстро, что никто не успел понять, увидеть деталей. Неужели этот щуплый, болезненно-бледный странник может учинить нечто подобное? Словно норка вдруг превратилась в чертовски быстрого медведя. Происходящее заставило онеметь не только старика Валеса, но и его сына Притбора. Но Клодиу уже не смотрит на них.

Он спускается со склона горы. Похитители – грязные, дикие, устали тащить Мокош, бросили на землю и теперь спорят, кто будет насиловать ее первым. Мокош поднимается, пытается сбежать. Они сбивают ее с ног и снова спорят. Клодиу ломает шею одному из них, забирает его нож и вспарывает им брюхо другому. Насильник падает на колени, хрипит, сплевывая кровь, пытается держать вываливающиеся из живота внутренности. Он еще жив, когда Клодиу помогает Мокош подняться, но смерть уже блестит у него в глазах.

Когда Клодиу возвращается в хижину, старик Валес и его старший сын уже хоронят напавших на них людей. Мокош приносит воды и помогает Клодиу отмыться от крови. Ее взгляд напоминает ему взгляды римских женщин, которые они метали в сторону захваченных варваров – жадные, голодные, завистливые.

Позже, ночью, когда все засыпают, Мокош пробирается в устроенную на сухой траве постель Клодиу. Она целует его в губы и прижимается к нему своим горячим телом. Целует так неопытно, но так жадно. После развращенной знати павшей империи для Клодиу это как-то непривычно. И еще эти мысли! Клодиу не любит заглядывать людям в головы, но сейчас Мокош думает лишь об этом. Она не хочет Клодиу, она хочет ребенка от него. Сильного, быстрого. Ум Клодиу ей не интересен. Она уже видит, как ее сын охотится на косулей, защищает их жалкий дом, оберегает ее, братьев, ее отца, его детей. И весь этот жар рожден только этой фантазией, этой мечтой. И весь этот примитивный мир все так же вращается вокруг склона горы Юмрукчал.