эмоции, ослабляют углубленность в себя и повышают потенциальную возможность поверить в реальность ситуации. Поскольку ритуал — это структурированное поведение, он направляет внимание на объект взаимодействия, а не на его внутреннюю сущность. Вот почему Дуглас Маршалл предполагает, что партнеры, участвующие в ритуалах, проявляют свою собственную волю: когда внимание фокусируется на каком-то внешнем объекте, именно эмоциональное отношение к объекту завладевает центром сознания. Интроспективная сосредоточенность на правилах выражения чувств, напротив, придала бы взаимодействию большую неопределенность и сделала бы его объектом переговоров, а не результатом прохождения хорошо известных этапов124. Более того, ритуал ухаживания имеет глубоко сюжетную и последовательную структуру, что само по себе является результатом его строгой нормативности. Даже когда атмосфера была прагматичной и деловой, ухаживание имело телос, что делало взаимодействие весьма целенаправленным и основанным на прогрессивной последовательности.

Подытоживая вышесказанное можно заметить, что процесс ухаживания в прошлом был организован в рамках семиотической, социальной, нормативной структуры, которая создала культурные варианты развития эмоций, для того чтобы телеологически и концептуально их организовать с помощью всем понятных норм и правил. Эти подходы, бесспорно, были основаны на гендерном неравенстве, на отождествлении сексуальности и греховности, на гетеронормативности, закрепленной в законе, и на первостепенном значении брака для экономического статуса и нравственной репутации. Эту форму уверенности нельзя отделить от религиозного патриархата, гендерного неравенства и отождествления секса с греховностью. Несмотря на всевозрастающие споры, такая нравственная и культурная структура преобладала вплоть до 1960-х годов. Например, американский философ Майкл Уолцер, перебирая в памяти события своей жизни в разговоре с Гарри Крейслером, вспоминает, что в 1957 году он собирался уехать в Англию, чтобы учиться в Кембриджском университете. Его тогдашняя подруга Джуди хотела присоединиться к нему, но смогла это сделать лишь после того, как он женился на ней, чтобы преодолеть сопротивление ее родителей125.

Для Никласа Лумана любовь состоит в создании общего мира двух субъективностей и развивается в рамках установленных и известных смыслов126. Но, вероятно, из-за того что Луман не уделял особого внимания чувствам, он совершенно упустил из виду различие между чувством любви и ритуалами, которые позволяют этому чувству раскрыться. Любовь рождает уверенность, когда она организована в социальных формах, которые делают будущее правдоподобно встроенным во взаимоотношения127. В отсутствие социальной структуры, дающей уверенность, любовь сама по себе не может ее породить. Более того, исчезновение ритуала ухаживания — и сопутствующих ему культурных и эмоциональных структур — было вызвано тем, что принято называть сексуальной свободой, которая развивалась благодаря сложному институциональному аппарату. В следующем разделе рассматривается резкий спад уверенности и переход к неуверенности и неопределенности, вызванный нравственным и институциональным преобладанием свободы.

Сексуальная свобода как свобода потребителя

В своей книге «Сексуальность: краткое введение» (Sexuality: A Short Introduction) социолог Вероника Моттье спрашивает: «Как мы пришли к убеждению, что секс так важен для понимания, кто мы такие?»128 Я полагаю, что ответ на этот вопрос сводится к следующему: наша сексуальность воспринимается как ценность и практика свободы, свободы, которая настолько сильна и всеобъемлюща, что она получила законный статус во многих сферах.

Как я уже указала в главе 1, говоря о свободе вообще и эмоциональной и сексуальной свободе в частности, я не имею в виду знаменитый нравственный идеал, которым руководствовались демократические революции129. Следуя в направлении, заданном Фуко130, я рассматриваю свободу как институционализированную практику, реорганизующую отношения между принуждением и выбором как производительную область практик и как источник новых многочисленных экономических, технологических, медицинских и символических практик. Более того, свобода не остается статичной; она развивается и меняет свою форму и значение, поскольку она по-разному действует в социальных контекстах бесправия и в социальных контекстах, где свобода и независимость уже гарантированы нравственно и юридически. Свобода, во имя которой женщины и гомосексуалисты боролись и продолжают бороться против патриархата, отличается от свободы заниматься сексом в прямом эфире в оборудованных веб-камерами помещениях (последняя имеет не политическую или нравственную цель, скорее отражательную).

Как сексуальность стала свободной

То, что может показаться прогрессивным освобождением от религии, было результатом мощных экономических и культурных сил, которые медленно и незаметно меняли значение сексуальности. Первая социальная сила, оказавшая влияние на ее переосмысление, проявила себя в залах судебных заседаний. К середине XIX века утвердилась идея о том, что сексуальность является частным делом и не должна быть объектом общественного контроля и наказания131. Столь широко распространенную теорию выражало «право на неприкосновенность частной жизни». Оно было опубликовано в очень влиятельной статье под названием «Право на частную жизнь» известными американскими юристами Сэмюэлом Уорреном и Луисом Брандисом и утверждало: «Общая цель состоит в защите неприкосновенности частной жизни»132. Это был важный прецедент, используемый для определения границ частной жизни, в которой сексуальность могла осуществляться вдали от контроля и надзора сообщества. «Право на частную жизнь» было истолковано как право человека удалиться от пристального внимания окружающих и быть защищенным от пристального внимания в обстановке частной жизни. Эта ранняя правовая концепция — свобода от надзора — подготовила почву для последующих правовых взглядов, гарантировавших сексуальную свободу, и для культурного представления о том, что сексуальность является прерогативой личного выбора индивида и, следовательно, свободой.

Другим важным изменением в истории современной сексуальности стало появление сексуальной науки в конце XIX века. До этого считалось, что женские тела являются несовершенным подобием мужских — простой разновидностью мужского тела, половые органы которого обращены внутрь. Но сексология превратила мужчин и женщин в резко отличающиеся и онтологически несхожие сексуальные и биологические существа133. Различия между мужчинами и женщинами стали биологическими, зафиксированными и проявляющимися в материальности их тел, имеющих определенную половую принадлежность. Это повлекло за собой представление о том, что оба пола не только не похожи, а совершенно противоположны. «Теперь мужчины и женщины стали считаться совершенно разными, с взаимодополняющими сильными и слабыми сторонами»134.

Раз сексуальность являлась биологической движущей силой, это означало, что она была естественной и как таковая не была запятнана грехом135. Раз она не была греховной, то сексуальное тело стало легко восприниматься как гедонистическая сущность, очаг удовольствия и удовлетворения. Фрейдистская революция способствовала закреплению такого взгляда на сексуальность как на принцип удовольствия, который, хотя и подавлялся обществом, всегда кипел в глубине человеческого сознания, отправляя тем самым психоаналитических субъектов на поиски освобождения и получения такого удовольствия. Биологическое гедоническое тело стало главным объектом и целью третьей