– И к тому же бедным, – добавил Уэстри, указывая на скудный запас монет в шкафу.

– Может, он пират?

Уэстри покачал головой:

– Вряд ли пират стал бы так обустраивать свой дом.

Я оглядела истрепанные занавески на стенах, сохранившие насыщенный бордовый цвет – словно ткань погрузили в вино.

– Хорошо, это был бедный французский моряк, который потерпел кораблекрушение и любил читать.

– И пить, – добавил Уэстри, подняв пыльный сосуд из зеленого стекла с запечатанной пробкой. – Красное вино.

– И ценил искусство, – отметила я, убрав кусок мешковины с картины над кроватью. На полотне был изображен изумительный пейзаж – бунгало, очень похожее на то, где мы находились, притаившееся среди роскошного пейзажа: невероятно голубой воды и ярко-желтого куста гибискуса. Вдалеке виднелись две фигуры.

– Боже мой, – ахнул Уэстри, – как красиво.

Я кивнула:

– Ты разбираешься в искусстве?

– Немного, – ответил он. – Дай, посмотрю поближе. – Он забрался на кровать и принялся разглядывать рисунок. – Мне она что-то напоминает.

Мама гордилась, что учила меня разбираться в живописи французских импрессионистов, но я все равно боялась, что мои познания в искусстве удручающе поверхностны. Но я тоже почувствовала, что мы сделали настоящее открытие.

– Думаешь, художник жил здесь?

– Возможно, – ответил Уэстри, не отрывая взгляд от картины. – В каком году издана книга?

Я проглядела первые страницы книги в поисках даты.

– Нашла. 1877 год.

– Это мог быть кто-то из импрессионистов.

– Не может быть, – благоговейно изумилась я.

– Почему же? Все возможно, – с улыбкой ответил Уэстри. – Я почти уверен, что видел в альбомах этот рисунок или что-то очень похожее. А все эти острова были очень популярны среди французских художников. Возможно, здесь побывал кто-то из великих. – Его глаза заблестели от восторга. – Надеюсь, ты понимаешь, что это значит?

– Что?

– Мы должны сохранить это место.

– Но как?

– Мы его восстановим.

– Здесь нужно как следует прибраться.

– И поставить новую дверь.

– И занавески совсем истрепались, – добавила я. – Я сделаю новые.

– Так ты в деле? – Он посмотрел на меня озорным взглядом.

Почему нет? Так я смогу скоротать часы, пока Китти проводит время с Лансом.

– В деле, – ответила я. – Но будет ли у нас время? И как мы будем сюда добираться?

– Пешком, – просто ответил он, – до базы меньше полумили по берегу. Иногда можно ускользнуть, и никто даже не заметит твоего отсутствия. Здесь есть тропинка к дороге, инструменты и древесину я, разумеется, привезу на джипе. Придется все как следует обдумать, но мы справимся.

Уэстри направился к двери, и слабая половица заскрипела и прогнулась под его ногой. Он опустился на колено и вытащил ее, открыв маленькую нишу.

– Вот, – сказал он, – это будет наш почтовый ящик. Я буду оставлять тебе письма, когда буду приходить сюда один, а ты можешь отвечать мне.

Мое сердце зашлось от восторга – бунгало, художник, спрятанные под половицами письма, и особенно – этот человек!

Уэстри завернул картину в мешковину и осторожно засунул ее под кровать.

– Еще одно условие.

– Какое?

– Мы никому не расскажем про это место.

Мне очень не хотелось скрывать столь великолепную находку от Китти, но я не могла представить ее в этом бунгало, которое уже стало для меня особенным, даже священным местом – всего лишь за несколько минут. Я прикоснулась к булавке Китти и почувствовала укол совести. Я не права, что хочу утаить это местечко для себя, особенно после того, как мы поклялись не держать друг от друга секретов.

– Что скажешь? – продолжал Уэстри.

Я кивнула.

– Честное слово, – пообещала я, пытаясь убедить себя, что Китти не нужно об этом знать, во всяком случае пока. – Я никому не скажу.

– Отлично. Тебя проводить?

– Да, – ответила я, – наверное, они решили, что я утонула.

– Или тебя съела акула, – засмеялся Уэстри.

Красота острова не ограничивалась бирюзовыми водами и изумрудными холмами. Это была только поверхностная красота. Истинная прелесть заключалась в историях. А они скрывались за каждым поворотом береговой линии.

– Уэстри такой милый, – сказала Китти, глядя мне в глаза, когда мы вернулись тем вечером в свою комнату.

– Нормальный, – безучастно ответила я, сняв шляпу и положив ее на верхнюю полку шкафа.

– Откуда он?

– Не знаю. Мы с ним много не разговаривали. Он любезно проводил меня.

Я почувствовала ухмылку Китти, даже не поднимая глаз, и поспешила сменить тему:

– Похоже, вы с Лансом неплохо поладили.

– Да, – согласилась Китти, откинувшись на спинку кровати, – он мне нравится. Очень. Только… – Она осеклась и покачала головой. – Мне, конечно, не важно, как он отзывается о полковнике Донехью, но тебе не кажется, что ему следовало бы проявлять побольше уважения к старшему по званию?

Я пожала плечами. Еще неясно, кто представляет для Китти большую опасность: самонадеянный солдат или его властный начальник.

– Ну, – продолжила Китти, – думаю, это мелочи. У Ланса столько положительных качеств.

Ага. Бравада. Интрижки с местными девушками. Самовлюбленность.

– Да, – признала я, – очень много.

– Анна, – немного смущенно начала Китти, – я не успела тебе рассказать. Тем вечером, на танцах, полковник Донехью…

Мы испуганно подняли взгляд, услышав громкий, настойчивый стук в дверь.

– Да, – ответила я, повернув ручку.

Снаружи стояла запыхавшаяся Лиз.

– Мэри, – сказала она, – в лазарете. Скорее.

Мы поспешили за Лиз по ступенькам, вышли из казармы и быстро пошли по тропинке. Лазарет находился недалеко, но мы ворвались туда, тяжело дыша.

Сестра Гильдебрандт склонилась над койкой Мэри вместе с доктором Ливингстоном, врачом среднего возраста, с редеющей шевелюрой и в очках. Мэри была неестественно бледна. Глаза закрыты, но, судя по неглубокому покачиванию груди, она все еще дышала.

– Господи, – прошептала я, – что с ней?

Доктор взял шприц и ввел Мэри в руку прозрачную жидкость. Она даже не вздрогнула, когда игла проткнула ей кожу.

– Одна из девушек нашла ее в комнате, – сказала сестра Гильдебрандт, – она лежала без сознания возле кровати. Она пробыла там минимум шестнадцать часов. Малярия. Должно быть, заразилась в первый же день.