– Если задумал смертоубийство, не тяни. Пока ты тут каллиграфией занимаешься, я сдохну, – сказал Шведов после десяти минут ожидания.

– А ты думал, это быстро? Да по твоим ранам можно роман написать.

– Ага. «Войну и мир».

– В точку. Война тебя распахала, как озимое поле, а чинили всем миром.

– Может, без лирики обойдемся?

Кимыч наконец поднял голову и взглянул серьезно. Сергей сделал кислое лицо.

Не допустит к работе. Наплетет всего, начнет уговаривать, успокаивать, как малое дитя. Заговорит, в общем.

– Работать дашь? – свято веривший, что лучшая защита – нападение, в лоб спросил он.

– Да ты полчаса за столом не выстоишь! – сразу начал отбиваться Кимыч.

– Еще полгода на печи полежу и минуту не выстою! Поставь на аппендиксы, пальцы пришивать, уши отрезать! Хоть на прием, только не маринуй больше! Сопьюсь или с крыши брошусь!

– Да тьфу на тебя, Шведов! Чего ты каркаешь!

– Не виляй! Мне твои виляния опротивели! Заткнись и давай работу!

По тому, в какую сторону по лицу главврача пробежали морщины, Сергей понял, что тот дрогнул.

– А если ты в обморок во время операции упадешь?

– Ты займешь место павшего бойца и спасешь пациента!

– Так я что, за твоей спиной все время стоять должен?

– Должен. Как часовой у Мавзолея.

– С какой стати?

– С такой, что ты мне друг, брат и сват!

Кимыч попыхтел немного и наконец выдавил:

– Недели через три-четыре приступишь. Извини, брат, раньше нельзя. И учти: Галя каждый день будет мерить тебе давление и температуру.

– Слушаюсь, товарищ генерал! – с готовностью кивнул Шведов, уверенный, что прекрасная Галя ни за что не станет тратить силы на такие глупости. Она сразу предложит заняться чем-нибудь более увлекательным.

– Как там Ярик? – спросил Кимыч, ставя на листе печать.

– За полгода одичал совсем. Не знаю, что и делать.

– А школа?

– Да в школе даже не знают, что он один тут ошивался. Представь, вступил под моим ником в родительский чат. Я глянул и обалдел: всех строит – только в путь.

– А что пишет?

– Учит, как надо детей воспитывать, паршивец.

– А они?

– А они не спорят.

– Конечно, кто же с тобой спорить будет. Герой России и все такое.

– Да никто не знает, перестань.

– Никто не знает? Да про тебя по всем каналам недели две трещали без устали. Я уже не мог на твою рожу в телевизоре смотреть.

– Кимыч, поверь: это я уже не могу на свою рожу смотреть. Заплыл весь от лежачей жизни. Глаз не видно. Как китаец, честное слово.

– Ничего. При нашей работе быстро сгонишь свои килограммы, – пообещал Кимыч, запихивая папку в ящик стола.

– Только об этом и мечтаю, веришь?

– Верю. Сам такой.

Кимыч помолчал, глядя на друга, и вдруг спросил:

– А что Эля? Не объявлялась?

Сергей поморщился.

– Да я и думать о ней не хочу.

– Не хочешь или не думаешь?

Шведов открыл рот, чтобы послать Кимыча к черту с его приставаниями, и вдруг прямо перед ним вполне осязаемо предстала соседская девушка Глафира. Материализовалась из воздуха, как фея в детском фильме. И до того конкретно, что Шведов почувствовал ее запах. Легкий и очень свежий, как у молодого яблока, не упавшего, а крепко держащегося за ветку.

Шведов аж зажмурился, так реально это было.

– Ты чего? – спросил Кимыч, вглядываясь в лицо Сергея.

– Я…

– Плохо тебе, что ли?

– Нет, Кимыч, хорошо. Ты даже не представляешь, как мне хорошо, – ответил Сергей и улыбнулся.

До чего же хороша эта Глафира Вознесенская!

По дороге домой он совершенно неожиданно для себя зашел в цветочный магазин и купил букет крепеньких тюльпанов. Международный женский день давно миновал, и тюльпаны были вроде как не в тему, но они казались такими свежими и веселыми, что он выбрал именно их. Обрадованная продавщица завернула букет в плотную бумагу, уверив, что сейчас это самая трендовая упаковка для цветов. Никакой слюды! Только бумага! Шведов отчего-то вдруг сильно разволновался, поэтому спорить не стал, а сжал тюльпаны покрепче и почти побежал на Малую Морскую.

Боялся, что тюльпаны замерзнут.

До самого подъезда он трусил рысцой. Весело так, бодро. А у самого лифта в нем что-то сломалось.

Какого хрена он припрется к малознакомому человеку с дурацким букетом! Тюльпанов она не видала, что ли? Посмотрит с равнодушным удивлением и спросит, с чего вдруг такие подарки.

Открылся лифт. Сергей посмотрел в зеркало на стенке кабины.

– Старый дурак! – объявил он себе и пошел наверх пешком.

Дома он ткнул букет в литровую банку из-под огурцов. Стебли обиженно скрипнули.

– Ничего, потерпите! А то вообще выкину! – пригрозил он и поставил банку на стол. Сбоку.

Прошел час, а Шведов все не мог выкинуть проклятые тюльпаны из головы. Он даже в кухню старался лишний раз не заходить, пил чай, сидя на диване, но букет все равно давил на мозги, не давая расслабиться.

А ведь даже запаха от них никакого нет!

В конце концов Сергей решил, что надо просто выбросить эту пакость с балкона. Он уже направился в нужном направлении, как вдруг в дверь позвонили. Ну вот! Дождался, когда вернется Ярик! Теперь начнутся расспросы!

– Здравствуйте! – громко сказала Глафира, едва он отпер дверь. – Извините за беспокойство, Мотя просила отнести котлеты для Ярика. Он любит, а у нас сегодня как раз такие удачные получились, что я… Ой, простите, тарелка горячая! Можно я ее поставлю?

Она посмотрела вопросительно, но внятного ответа не получила. Только нервный поворот головы, который приняла за кивок. Глафира быстро прошла в кухню и сгрузила тарелку на стол.

Чудовищный Шарик, лежавший кверху пузом возле плиты, при ее появлении приоткрыл один глаз, снова закрыл и лениво перевалился на бок.

«Ходят тут всякие», – перевела Глафира.

Она оглянулась в поисках хозяина, но его рядом не оказалось.

На соседке было надето что-то легкое и голубое, и это очень мешало сосредоточиться, поэтому сразу Шведов за ней не пошел, а подождал, пока его взор не принял соответствующее случаю равнодушно-приветливое выражение.

Когда он наконец зашел в кухню, соседка смотрела на букет и странно улыбалась.

– Еще раз простите, что не вовремя, – снова извинилась она и буквально кинулась прочь.