люди от армян, и греки. Все выражали покорность, несли дары. Последними явились богатые русские купцы. Сказали веско:

— Коли не станете торговле мешать, коли брать будете токмо то, что по Правде Русской[105] положено и обороните от ворогов в час лихой Тмутаракань и Корчев[106] — что ж, сидите у нас.

Давид радовался, потирал руки, подсчитывал будущие барыши, Володаря же не покидали опасения. Слишком всё было просто.

Вечером он посетил главный городской храм — церковь Пресвятой Богородицы. В тесном приделе мерцали свечи. Царила суровая, тягостная, полная скорби тишина. Большой каменный гроб стоял в глубине ниши. Короткая выбитая на камне надпись гласила, что положен здесь почивший в лето 6575[107] от Сотворения мира февраля в 17-й день русский князь Ростислав, сын Владимира.

Володарь встал на колени. Горло ему сдавил тяжёлый ком. По щекам заструились слёзы.

— Боже мой! — чуть слышно прошептал он. — Прошу тебя: наставь, обереги, охрани! Отче! Молю: не дай сгинуть в краю чужом!

Почему-то в эти мгновения Володарю стало казаться, что зря он пришёл сюда, зря захватил стол в этом загадочном старинном городе. Но отступать было поздно.

ГЛАВА 10

Боярин Ратибор быстро оправился от раны. Сидел в своём покое, окружённый копьями Володаревых гридней, злился, изливал желчь свою и досаду в смачной ругани.

Володарь пришёл к нему спустя седьмицу[108], сел на лавку, вопросил:

— Как плечо? Заживает?!

— Да хоть щас с тобою сражусь! Дай токмо меч мне! — воскликнул Ратибор. — На мне, яко на собаке, всякая рана заживает! Игоревич твой исподтишка, в спину нож бросил! Ты, я гляжу, не таков! Вот тебе совет мой: остерегись! Давидка — он вор! Лихой он человечишко! А князёк дурной! Вот отец твой — хоть и ворог нам был, но прям он был, смел, безоглядчив! Любили его на Руси!

— Что ты, боярин, князей судить тут принялся? Твоё ли это дело? — с удивлением заметил Володарь.

— Может, и не моё. Ты слова мои попомни. Игоревич — мразь, дрянь! Зря ты с им повёлся. Уж я-то со многими князьями знаком был, многих норов ведаю. Пото[109] и говорю тебе. — Боярин лихо подкрутил здоровой рукой седатый ус.

— Вот что, Ратибор. Мы — не злодеи какие, не кровопивцы! Заняли мы Тмутаракань, потому как князь твой Всеволод никаких уделов нам давать не хочет. О том ему и скажешь, как в Киев воротишься. Держать тебя в Тмутаракани под стражей мы с Давидом более не будем. И за ворогов лютых нас не почитай! — объявил Володарь. — Коли рана твоя зажила, нынче же и отъезжай! Из ратников своих, кого хочешь, возьми.

— Тебя более ворогом почитать не буду! — вскинул голову Ратибор. — Честный был у нас с тобою поединок! Доведётся — продолжим его когда! А об Игоревиче всё тебе уже молвил. Дозволь, нынче же съеду. Припасы соберу, рухлядишку — и в путь.

— Добро. — Володарь поднялся, собираясь выйти, но у самого порога вдруг остановился и обернулся. — Вот что, боярин. Говоришь, отца моего ты знал. Как думаешь, из-за чего отец мой, князь Ростислав, нас малых с матерью во Владимире бросил и прибежал сюда, в Тмутаракань эту?!

— А зрел, торг здесь каков?! Платна[110] какие, шёлка многоценного сколь! Паволоки, парча, рыба, ворвань, меды! Кони резвые! Чего токмо несть! Злато тако в руци и сыпется! Вот и восхотел сего отец твой!

— А правда, будто жёнка у него была, полюбовница? — спросил вдруг Володарь.

— Правда, князь. Девка — очей не оторвать! Да ты её сам узришь, коли хошь. Здесь она живёт, в Тмутаракани, и по сей день. Таисией зовётся. Из древнего, да обедневшего рода Каматиров. Дальний пращур ейный строил для хазар крепость Саркел[111]. Белую Вежу, по-нашему. Тако вот. — Ратибор вздохнул. — Токмо ты, князь, лиха Таисии сей не чини. Не поминай обид былых. Она тут ни при чём. Славная жёнка.

— Ладно. Зря я её вспомнил. Прощай, боярин Ратибор. Может, свидимся когда. Удачи тебе, — заключил Володарь.

— И тебе.

Два человека, бывшие врагами, супротивниками, но не озлобившиеся, не обратившиеся в диких зверей, на том расстались. Если и будет после князь Володарь вспоминать о боярине Ратиборе, то только с уважением.

ГЛАВА 11

Халдей спешил в княжеский терем с очередной важной вестью. Конь его, пропетляв по посаду, рысью вынесся к крепостным воротам. Подгоняемый нагайкой, промчался он мимо громады собора Рождества Богородицы, свернул влево, заржал, круто остановленный всадником возле княжьего подворья. Торопливо засеменил Халдей по выложенной толчёным кирпичом дорожке.

Володарь и Давид принимали его всё в той же горнице. Чадил на ставнике светильник, луч солнечный пробил себе путь через высокое сводчатое окно и падал на фигуру хазарина в долгой серой хламиде, церемонно упавшего к ногам князей.

«У нас на Руси так не ползают. Ни един боярин не повалится. Ну, отвесит поклон, и только. Да что там боярин — и купец, и ремественник, и людин тоже», — думал Володарь. Дико, непривычно было ему подобное раболепие. Но привыкать надо было ко всему. Привыкать и не удивляться.

— Светлые князья! Мне, сирому и худому, довелось узнать новости из Константинополя. На торгу я расспросил греческих купцов, торговцев паволоками. Так вот: пока мы с вами бороздили просторы Эвксинского Понта[112], базилевс[113] Никифор Вотаниат был свергнут с престола. Новый базилевс у ромеев — Алексей из рода Комнинов.

— Вот так весть! — присвистнул от изумления Давид.

— Против прежнего базилевса взбунтовалась армия. Заговорщики ворвались во дворец. Старый Никифор был силою пострижен в монахи, — продолжал взволнованным голосом Халдей.

— Хоть не прикончили его, и то ладно, — заметил Володарь. — Или не накормили