Из-за высокомерия Фаулера Коул мог погибнуть. Как доктор не понимал этого?

– Всего хорошего, сестра Причард, – поторопил ее Фаулер, и Имоджен, кипя от злости, пулей вылетела из кабинета.

Она сразу же направилась в лабораторию, где по ее расчетам должен был находиться доктор Лонгхерст. Ее сердце сжимало отчаянье.

– Вы должны что-то предпринять, или он умрет! – выпалила она с порога, задыхаясь от быстрой ходьбы и переполнявших ее эмоций.

– О чем вы, сестра Причард? – удивленно глядя на нее через толстые круглые линзы очков, спросил Лонгхерст. В этих очках он напоминал сову. Схожесть усугубляла его непослушная кудрявая шевелюра, короной вздымавшаяся надо лбом.

– Я говорю о Коуле… ой, простите, о его светлости. Я считаю, что у него сепсис, а не тиф. Мне кажется, что рана на руке стала причиной заражения крови. Но на это до сих пор никто не обратил внимания.

Лонгхерст осторожно поставил колбу, которую держал в руке, на полку одного из многочисленных стеллажей, стоявших в комнате. Имоджен ходила между ними, как по лабиринту.

– Я видел культю, мы осматривали ее вместе с доктором Фаулером, когда меняли повязку. – Взгляд Лонгхерста за стеклами очков стал задумчивым, он как будто копался в памяти, стараясь припомнить мельчайшие детали. – Я не заметил абсцесса. Никаких признаков инфекции или нагноения. Вены не были обесцвечены. Хотя я помню, что пациент бурно реагировал на малейшее прикосновение к покалеченной руке. Это показалось мне тогда ненормальным. – Доктор испытующе посмотрел на Имоджен. – У вас есть какие-то доводы в пользу нового диагноза? Я готов выслушать их.

Имоджен понимала, что должна быть краткой, чтобы Лонгхерст выслушал ее до конца.

– Как вы знаете, я перенесла тиф, поэтому мне хорошо знакомы его симптомы. Тиф почти всегда сопровождается зудящей сыпью. Кроме того, вам постоянно кажется, что ваши легкие набиты ватой, и вы пытаетесь откашляться, чтобы избавиться от этого неприятного ощущения. Но оно не проходит. И еще у вас проблемы с желудком, создающие, мягко говоря, некоторые неудобства.

– Вам нет нужды перечислять симптомы тифа, сестра Причард. Я их прекрасно знаю. – Лонгхерст нетерпеливо расстегнул манжеты рубашки и стал закатывать рукава. – Простите, но у меня много работы.

Имоджен пришла в ужас от того, что снова столкнулась с мужским эгоизмом, но она не намерена была отступать.

– Я считаю, доктор Лонгхерст, что у Тренвита наблюдается не весь комплекс симптомов, характерных для тифа, а лишь некоторые, причем не основные. Он скорее хрипит, чем кашляет. Хрип и кашель – не одно и то же. У пациента к тому же отсутствует сыпь. Если бы у него была сыпь, но не было кашля или был бы кашель, но не было сыпи, можно было бы говорить о необычном проявлении болезни. Но у Тренвита отсутствуют оба главных симптома!

Лонгхерст на мгновение задумался, а потом кивнул, тряхнув кудлатой головой, и поправил очки на переносице.

– Хорошо, но почему вы решили, что у Тренвита сепсис?

– Вы сами отметили боль в культе. Жар у пациента усиливается. Ему трудно дышать. Пульс учащенный и слабый, едва прощупывается. Уильям говорит, что Тренвит ни разу не справил нужду. Все эти симптомы указывают на сепсис.

Лонгхерст торопливо направился к двери.

– Я должен еще раз осмотреть Тренвита, – на ходу заявил он. – Если дела обстоят так, как вы описали, то нам нужно срочно информировать доктора Фаулера и готовиться к операции.

– Я уже говорила с доктором Фаулером. Он не хочет ничего слышать. – Имоджен схватила Лонгхерста за руку. – Я боюсь, доктор Лонгхерст, что если еще и вы заведете с ним разговор о сепсисе, то он объявит нам обоим по выговору и, что будет еще хуже, запретит лечить герцога.

– Уж этот мне Фаулер… – Лонгхерст сплюнул так, как будто ему было противно произносить это имя. – Уму непостижимо, как этого тупого человека могли назначить главным врачом больницы! Он, конечно, силен в финансовой сфере, умеет привлекать средства для нашего учреждения, но в медицине он – ноль. – Лонгхерст вдруг спохватился. – Простите меня за излишнюю горячность.

– Я с вами согласна, – вздохнув с облегчением, сказала Имоджен. – Так вы поможете Тренвиту? Вы – его единственная надежда.

– Я больше фармацевт, чем хирург. Лечение его заболевания не в моей компетенции. – Лонгхерст с нерешительным видом огляделся в лаборатории. – Если я сделаю несанкционированные процедуры, то могу потерять должность.

– А если не сделаете, то человек может потерять жизнь! – чуть не плача, воскликнула девушка.

Глаза Лонгхерста потеплели.

– Вы хорошо сделали, что напомнили мне об этом. Пойдемте, посмотрим на вашего больного.

Когда Имоджен была маленькой девочкой, у них в доме жила кошка по имени Айрис, которая родила несколько котят. Один из них, по кличке Икар, сильно привязался к Имоджен и следовал за ней повсюду по пятам. Он не оставлял ее, даже когда она принимала ванну. По ночам котенок спал у нее на груди, свернувшись калачиком. И Имоджен старалась не шевелиться, прислушиваясь к дыханию спящего животного. Однажды она попыталась дышать с Икаром в унисон, но вскоре оставила свои попытки. От учащенного дыхания у нее закружилась голова.

И вот сейчас, стоя рядом с Лонгхерстом, который осматривал Тренвита, Имоджен заметила, что дыхание герцога было столь же учащенным и поверхностным, как у Икара.

Когда Лонгхерст ощупывал изуродованное запястье Тренвита, тот только судорожно дергался и мычал. На громкие хрипы и стоны у него, по-видимому, уже не было сил. Имоджен понимала, что Коул угасает.

Наконец Лонгхерст закончил осмотр и повернулся к девушке. У него был озабоченный вид.

– Подготовьте анестезию и хирургические инструменты, – приказал он и добавил: – Надеюсь, что делать операцию еще не слишком поздно.

В разные периоды жизни в представлении Коула менялось понятие ада. В юности ад представлялся ему туманным местом сомнительного происхождения, преисподней, созданной воображением религиозных стариков, которые пугали адом мятежную пытливую молодежь. Мать Коула часто упоминала ад, считая его местом наказания, куда непременно попадет ее младший сын. Она использовала любую возможность, чтобы напомнить ему об этом.

Когда Коул поступил на военную службу, ад для него стал ощутимой реальностью, полем боя, где гремели орудия, слышалась оружейная пальба, кричали от боли люди, и лилась человеческая кровь.

Но настоящий ад начался для него в марте 1876 года, когда его захватили в плен турки и бросили в тюрьму где-то между Болгарией и Константинополем. Из ада его вызволили через год, 20 апреля, когда вспыхнуло апрельское восстание. Коул больше года провел в заточении. Унылые дни сменялись пытками, а затем о Коуле вновь надолго забывали. Со временем он стал думать, что страдания – это возмездие за молодость, проведенную в погоне за удовольствиями. Его физические мучения были всепоглощающими, как оргазм, он ощущал боль каждой клеточкой тела. И как ни пытался он достойно переносить муки, из его груди вырывались стоны и крики. Когда боль становилась нестерпимой, Коул погружался в забытье. Так, например, произошло, когда он лишился кисти руки.