С объективной точки зрения, принимая во внимание мораль и «общее» этического этапа, верного долгу Авраама с полным основанием можно считать убийцей, хотя преступление, благодаря вмешательству внешних сил, и не совершилось. Руководствуясь моралью, об Аврааме можно сказать, что он хотел убить Исаака, но руководствуясь религией – что это была жертва. Откуда же берется эта разница? Она проистекает из того обстоятельства, что мораль и вера никак не пересекаются: если вера это удел бесконечного, то сомнения – удел конечного. Кьеркегоровский рыцарь веры, питающий страсть к бесконечному, знает, что в жизни бывают основополагающие ситуации, когда мораль как жизненный принцип, учрежденный на основании долга и управляемый абстрактными законами, теряет свое значение. В таких ситуациях остается лишь долг перед Богом.

Подобный этот абсолютный долг возвышается над моралью и в определенном смысле подвергает сомнению ее значение. Это явление Кьеркегор называет теологической приостановкой действия морали.

Человек, который, подобно Аврааму, выбирает веру и абсолютные отношения с абсолютом, выполняет божественное повеление, рискуя войти в противоречие с другими людьми либо с моралью. Таким образом, субъективный контакт с абсолютом, вызываемый сначала раскаянием, а потом и верой, носит индивидуальный, личный характер и не позволяет человеку объединиться даже с теми, кто сделал точно такой же выбор: подобный конфликт (в принципе не допускающий никакого синтеза) с миром неизменно приводит к одиночеству каждого, кто совершил прыжок к религиозному этапу.

Так прав был Авраам или нет? Как человеку на религиозном этапе узнать, что он прав, и убедиться, что все его поступки не ошибка? Одиночество, в котором по причине своей веры в подобной ситуации вынужденно замыкается человек, не позволяет ему добиться признания и одобрения своих поступков окружающими.

Выбрав веру, он без конца терзается теми же опасениями, что и Авраам по дороге к жертвенной горе. А раз так, то жизнь верующего характеризуется не благополучием и счастьем, а сомнениями, трепетом и страхом, еще больше усиливающими его конфликт с миром, от которого он в итоге еще больше отгораживается.

В пучине его одиночества не слышно человеческих голосов, ее населяет одна лишь тревога, перерастающая в убежденность. Тревога, вызванная неуверенностью, становится единственной возможной убежденностью, в этой порожденной тревогой за себя и за общение с Богом убежденностью и коренится вера. Тревога эта эта еще больше усиливается оттого, что из-за нее нарушается естественный контакт с Богом. В итоге человек сталкивается с парадоксом: чем больше его вина и чем значительнее прегрешения, тем больше его влечет к Богу.

В соответствии с воззрениями Кьеркегора, на религиозном этапе человек «навсегда впрягается в ярмо своей вины» («Послесловие», стр. 360).

Данный парадокс жизни, присущий человеческой природе и характеризующийся, с одной стороны, грехом, с другой – абсолютной жаждой истины, представляет собой религиозное противоречие, которое христианство и выражает собой: Христос мучается и умирает как человек, но при этом говорит как Бог. То же самое противоречие наблюдается и когда человек молит Господа ниспослать ему веру, в то время как эта молитва сама по себе уже является божьим даром. Это же противоречие можно увидеть в признании того факта, что вездесущность Бога может принимать даже отвратительные черты, например когда человека приносят в жертву.

Да, христианство действительно характеризуется этим противоречием. Без него оно никогда бы не стало предметом веры. Но, по мнению Кьеркегора, то же самое христианство, приняв облик государственной институции, как мы уже видели в предыдущей главе, отринуло этот конфликт и превратилось в религию, существующую только по воскресеньям, в христианство светское, о котором человек вспоминает только, сидя на скамье в часовне. Эта религия не только представляет собой полную противоположность обнаженному, окровавленному Христу, но и наносит ему оскорбление. Для христианства как государственной институции вера не играет никакой роли, для него важна одна лишь мораль. По убеждению Кьеркегора, государственное христианство никогда не сможет выйти за рамки этической стадии, ему не дано постичь неизмеримые глубины вышеозначенного противоречия и парадокса. Ответственным за это Кьеркегор считает Лютера, который в своих размышлениях о Христе сместил акценты с Бога на человека, таким образом создав почву для разрешения парадокса и смягчения противоречия. Кьеркегор утверждает, что вера есть парадокс: ей доверяются чтобы покончить со страхом, присущим человеческой природе, хотя она и сама несет в себе страх.

Трудности, встречающиеся на религиозном этапе, вновь порождают проблему возможности, о которой говорилось выше (§ 2.1). Формулируется она следующим образом: «Верить или не верить?» Как экзистенциальная альтернатива вера непосредственно связана с выбором и в этом качестве сопровождается неуверенностью, присущей любому выбору: «Не ошибся ли я, принимая данное решение?» Эта же дилемма стояла и перед Иовом. Иов – человек богатый и осыпанный милостями, но главное в том, что он все же праведник. Бог решает подвергнуть его испытанию. У Иова всего полно: семь сыновей, три дочери, огромные стада скота, но вдруг он в одночасье лишается этого. Даже тело его и то покрыто гнусными язвами. С высоты своего падения Иов говорит:

«Не я ли всегда проявлял сдержанность и терпение? Не я ли всегда хранил молчание?

Не я ли всегда был спокоен? Но гнев Господень все равно обрушился на меня» [Книга Иова, III, 26].

Так правильный выбор сделал Иов или нет? Друзья, которые навещают его и пытаются объяснить причины его падения, по-видимому убеждены, что нет. Но на их долю не выпало того, что вытерпел Иов. Им не пришлось молчать семь дней и семь ночей. Что же произошло в душе Иова за эту неделю великого молчания? Может, он без конца обдумывал сделанный им выбор, последствия которого испытывал на себе в то мгновение?

Опять «мгновение» – основополагающая категория во всей философии Кьеркегора, о которой мы уже говорили в общих чертах? По своей природе оно двойственно: с одной стороны, оно происходит во времени, – и здесь налицо его человеческое измерение, – проводит черту между прошлым и будущим и лежит в основе истории, с другой же – выявляет точку, навсегда фиксирующую то или иное событие. В этом смысле мгновение носит вневременной характер, превращается в вечность и оказывается на стыке времени и вечности, на стыке человека и Бога. Знаменуя собой временной разрыв между прошлым и будущим, оно может обрести конкретное выражение лишь в прыжке, при котором ситуация А становится ситуацией

В, отличной от ситуации А и возврат к которой больше невозможен. Но что выступает движущей силой этого прыжка? Воля. Таким образом, искомый прыжок в конечном итоге относится к сфере решений.

Вера не несет сознанию успокоения, не гарантирует верующему, что Бог осенит его своей благодатью, ибо человек живет в грехе, но подпитывает его тревогу, тем более что ставкой в этом процессе является вечное спасение души. Однако именно в этой ситуации человек, снедаемый неуверенностью и преследуемый грехом, может в качестве индивида войти в неразрывный контакт с абсолютом: именно через грех каждый человек устанавливает свои собственные, уникальные, личные отношения с Богом. Для Кьеркегора, как мы уже говорили, христианство, настаивающее на греховности человека и в то же время на верховенстве личности – разве бессмертию не присущ личностный характер? – в отношениях с абсолютом, неотделимо от этого парадокса. Поэтому главным на религиозном этапе всегда является осознание и осмысление данного противоречия.