С точки зрения Кьеркегора, эту головокружительную свободу нельзя установить умозрительно, потому что любой философский дискурс порождает те или иные концепции, ограничивая при этом значение и сферу практического применения. Поэтому, говоря о свободе, мы должны опираться не столько на логику, сколько на психологию, которой более свойственно не давать определения, а описывать состояния. Вот почему в подзаголовке к своему трактату датский философ назвал его психологическим, а не философским размышлением: тревога – это состояние, принимающее во внимание свободу как головокружение.

К тому же Кьеркегор выделял два типа тревоги – тревогу объективную и тревогу субъективную. Тревога объективная присуща человеку обезличенному, который самим фактом своего существования сталкивается с возможностью что-то предпринять, то есть со свободой – именно через эту тревогу в мир проник грех. Тревога субъективная присуща человеку конкретному, который погружается в водоворот собственного «возможного» и на себе испытывает «головокружение от свободы» через свои поступки и грехи. «В строгом смысле слова субъективная тревога является следствием греха» («Понятие тревоги», стр. 219). В состоянии субъективной тревоги индивид выдвигает гипотезу о вечном спасении души, и преодолеть эту тревогу можно будет только, когда это спасение станет реальностью. Чтобы достичь этого, нужно верить, что Бог все может и что только ему дано избавить человека от тревоги, порожденной мыслью о том, что в рамках возможного возможно всё. Эту мысль, погружающую человека в состояние тревоги и предлагающую ему одни лишь отрицательные возможности, можно преодолеть через убежденность, веру в то, что Бог перед лицом возможного всегда способен что-то сделать.

Тревога, неотделимая от человека, определяет его как сопричастника духа. Таким образом, избавиться от нее ему не под силу. Действительно, если бы мы не осознавали возможностей, которые предлагает нам жизнь, и не обладали сознанием и разумом, то тревога была бы попросту нам неведома, из чего можно заключить, что это чувство напрямую связано с духовностью человека.

Стало быть, избавиться от тревоги так же невозможно, как избавиться от себя:

«Можно представить себе, что должник находит удовольствие в том, чтобы избегать кредитора и водить его за нос пустыми обещаниями; есть, однако, такой кредитор, который никогда не бывает в убытке, и этот кредитор – дух».

Обладая сознанием и разумом, человек размышляет о себе, о своей природе, о том, что ему невозможно жить жизнью бездумного животного, в которой нет места тревоге.

«В ипостаси ангела или зверя, человек не смог бы познать тревогу.

Но представляя собой синтез, может» («Понятие тревоги», стр. 328).

С ростом духовности человека нарастает и тревога, и можно понять, что страх, который испытывает Христос, говоря Иуде: «Иди и сделай то, что задумал», – сильнее того, что пронизывает его, когда он произносит страшные слова, так будоражившие Лютера: «Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?» Это чувство не только свидетельствует о человечности Христа, но и демонстрирует нам в какой степени существование представляет собой возможность и в какой степени возможность представляет собой тревогу. При этом объективная тревога не имеет под собой оснований: Иисус-Бог знает, что его ждет – взять хотя бы обращенные к Петру слова, что не успеет пропеть петух, как он трижды от него отречется – и побуждает ученика быстрее сделать то, что он задумал, тогда как Иисус-человек познает в абсолюте беду, о которой ему ничего не было известно, и стенает.

Оригинальность мысли Кьеркегора, признаваемая нынешними экзистенциальными философами, заключается в категоричном утверждении, что тревога является фундаментальным условием существования человека в мире, перед лицом возможного, и представляет собой порождение присущей ему свободы.

Тревога – это состояние, в которое человека погружает возможное. Возможности, обусловливающие тревогу, связаны с существованием человека в окружающем мире. Это и возможность тех или иных фактов, событий, и возможность отношений с другими людьми. Что же касается отчаяния, то оно присуще отношениям человека с самим собой и самой возможности этих отношений. Чтобы понять идею отчаяния, нужно разобраться в разработанной Кьеркегором теории «я», в двойном аспекте этого понятия, подразумевающем единение конечного и бесконечного, равно как и единение с самим собой.

Понятие «я» является фундаментальным для философии романтизма. Оно играет роль первого плана в теориях Фихте и Шеллинга, а также занимает видное место в трудах Гегеля. Чтобы охватить всю совокупность аспектов интересующей нас здесь проблемы, следует вернуться к Канту, для которого «я» представляет не только объект восприятия, но и субъект мысли.

С точки зрения Канта, «я» и его «я мыслю» является тем, что придает разнообразию мысли цельный характер и сопровождает все ее проявления («Критика чистого разума», части первая и вторая). «Я» – это, во-первых, осознание себя и понимание присущей такому сознанию роли, которая заключается в том, чтобы сопровождать человека всегда и везде. Во-вторых, это осознание других. В то же время это также и способность к обобщению, позволяющая придать новый смысл воззрениям, романтиками значительно расширенным. Фихте разработал теорию абсолютного «я», то есть «я», которое настолько интенсивно использует свою способность к обобщению, что становится творцом любой реальности («Основа общего наукоучения», 1794, III, § 5, II). У романтиков «я» становится бесконечным и абсолютным осознанием себя и превращается в самодостаточное «нечто», включающее в себя все сущее, в безудержную субъективность. Кьеркегор тоже выдвигает на первый план субъективность, но в его понимании для нее существует предел —

Бог. Бог как предел субъективности является смыслом отношений верующего с Творцом.

Что же касается Гегеля, то он в своей философской системе низводит «я» до уровня обычной уверенности-в-себе («Наука логики», I, 1). Оно стремится к знанию, которое стирает различия между «я» и «нея», между субъективностью и объективностью, объединяя их в одно целое. Это не что иное, как абсолютное знание.

Невзирая на различия, присущие каждой доктрине, понятие «я» всегда рассматривается абстрактно. Единство сознания и «я» неизменно настаивает на стабильности. Но именно против этого единства сознания и выступает Кьеркегор[19]. «Я» как единству он противопоставляет «я» как отношение. Все, что едино – устойчиво, но то, что пребывает в неких отношениях – непостоянно, изменчиво и хрупко. Поэтому «я» как отношение признает неустойчивую природу своей структуры и понимает свою подверженность страху, нерешительности, болезни и смерти.