место «буханке» хоть чуть-чуть свалить в сторону от взрыва, и порвать цепь, удерживающую «уазик».

Почувствовав свободу, дед рванул. Кокон вокруг «уазика» затрещал, жгуты натянулись и стали лопаться. Я рухнул на платформу, едва разминувшись с бампером. Послышался удар — «буханка» опять забуксовала, спихивая пикап с платформы.

И прежде чем тень «буханки» накрыла меня с головой, увидел, что посылка дошла — жестяная коробка, погрузившись вглубь «холодца», затягивалась внутрь, а неровный шов зарастал.

Последний этап — мэйн собрал весь снег вокруг, докуда смог дотянуться. Белый, грязный, черный — без разницы, все, что не вымел ветер с рельсов, все, что, наоборот, намел между нами и призрачным поездом. Собрал все — сжал в ледяную корку и накрыл «буханку» неровным куполом.

А теперь молиться, чтоб… Мляяять!

«…здануло, шо пиз…» — словно сквозь вату в оглушенной голове донеслись обрывки вопля, вроде бы Ларса. Голос точно его, но лексикон скорее Мухин.

«…Опять чуть себя не подорвали. Матвей, Ларс тебя плохому учит, не нужны нам такие исследования и эксперименты…» — это уже Муха и тоже в не своей манере.

Но раз говорят, пусть и попутали что-то, значит, мы живы. Голова гудит — как от взрыва, так и от удара о «буханку» — подбросило меня знатно. Вокруг что-то мокрое и горячее, я сам мокрый и горячий, но это не кровь, а снег плавится. Вот уж, действительно, между нами тает лед…

Шумит мотор «буханки» и стучат по доскам капли, а где-то на заднем плане трещит огонь и звенят отголоски бьющихся в агонии деймосов.

Я перевернулся на спину и выполз из-под машины. Взглянул на потолок и радостно выдохнул, глядя на кусочек голубого неба. Мороз и солнце, день чудесный!

Вот только «буханке» было плохо. Краска облупилась, вся в каких-то серых разводах, крыша вдавлена, а стекла хрустят под ногами. Захар живой, стонет только и трет кровь из сломанного о приборную панель носа.

От Гордея пришла теплая волна — смесь радости и бодрого азарта, подкрепленное кокетливой улыбкой его новой соседки. Дед явно был доволен тем, что мы устроили.

Клоп испарился. Вместо него трехметровая дыра с запекшимися краями. Отростки, которыми раньше была опутана «буханка», валялись на платформе засохшими полосками, напомнившими сушеного кальмара из пакетика. Черепушку фобосу мы подпортили — часть, которая в теории должна была быть челюстью, перекосилась. «Зубы» на месте, но прикус уже не тот — я бы там даже пролезть смог.

А выше, в районе лба, темные уплотнения — будто туда сбежали и сгустились там выжившие зародыши монстров. Общее ощущение, что стенки стали тоньше, но до полной победы еще далеко.

Неожиданно поезд-призрак вздрогнул. Я почувствовал толчок, будто вагоны, трогаясь, начали подталкивать друг друга. Послышался гул, будто невидимый кочегар начал подбрасывать угля в топку, и фобос тронулся.

Впереди, в щели перекошенной челюсти, появилось радужное свечение, открываемого разрыва. Зеркальный овал размером с баскетбольный мяч, начал расти, расширяясь во все стороны.

Платформа с «буханкой» осталась на месте, а над головой медленно поползло нутро фобоса. Я узнал повара и еще несколько стражников. Бледные тени с перекошенным в жуткой гримасе лицом.

Понимал, что их уже не спасти, но все равно бросился к «буханке». рыбкой заскочил в салон через разбитое лобовое, столкнулся с Захаром, но в целом без проблем втиснулся и пробрался по разбросанным вещам в кузов. Нашел красивый, почти антикварный, серебряный бидончик. Ээх, год можно было бы огневики заправлять.

Выпрыгнул из машины и побежал догонять, набирающий скорость поезд. Тяжелый бег, словно во сне — бежишь, тянешься, а с места толком и не сдвинулся. В воздухе опять появилась взвесь из серых хлопьев, опадающих с боков раненого фобоса.

«Поднажмем, мужики…» — я тянул чуть ли не последние силы из фобосов, даже Белка подключилась, забравшись мне на плечо и покусывая меня за ухо.

«Я все равно не понимаю, что она нашла в этом неотесанном мужлане… тоже мне новость — у него есть моторка…»

«Ларс, едрить твою налево, твою бы энергию, да в правильное русло!» — выдохнул Муха, вложив в наш рывок последние силы.

Я прыгнул в сторону, ухватился за край дырки от взрыва, подтянулся и вывалился из поезда за пределы фобоса. Скатился с насыпи, подскочил и погнал к разрыву. С ног будто пудовые гири спали. Первый же вдох свежего морозного воздуха прочистил легкие, голову и зарядил свежими силами. Мокрая одежда моментально промерзла, сковывая движения, но по сравнению с тем, что было внутри фобоса — это была ерунда.

Уж не знаю, ограничение скорости у поезда была перед въездом, или рваная шкура не позволяла разгоняться, но двигался он не быстрее километров пятнадцать в час не больше. А у меня на свежем воздухе не просто второе дыхание открылось, а первое в принципе заработало!

Я вырвался вперед, выскочил на рельсы и погнал еще быстрее, нацелившись на раскрывшийся разрыв. Испуганный нервный гудок призрачного поезда за спиной подстегивал не хуже профессионального мотиватора! Тормозить перед разрывом оказалось сложнее, чем добежать до него.

Я зубами вырвал пробку и стал щедро поливать грань разрыва полынью.

«В сторону…» — на фоне свиста приближающегося поезда в ушах прогремел голос Ларса, а Муха вдарил по пяткам так, что я с места отскочил в сторону леса. Спиной полетел в сугроб, разворачиваясь в воздухе. Щелкнул огневиком и метнул горящую зажигалку прямо в центр разрыва.

Арка вспыхнула, превратившись в огненное кольцо, в которое занырнул, ревущий от боли, звероподобный поезд.

Глава 8

Такого долгого и зрелищного изгнания у меня еще не было. Призрак поезда уже не мог или не хотел останавливаться, вагон за вагоном влетал в огненную арку и вспыхивал. Огонь моментально перекидывался с краев, прожигая все внутренности фобоса.

Сила изгнания лилась через край.

Через край всего, включая и меня. Я лежал в сугробе, в расширяющемся круге неожиданной весны — вокруг, примерно в радиусе трех метров все таяло. Ручьи талого снега стекались ко мне, пожухлая прошлогодняя трава распрямлялась и зеленела на глазах, появились желтые ростки мать-и-мачехи. За секунду выросли, раскрылись и зацвели.

Но только лишь для того, чтобы через еще одну секунду завянуть и пожухнуть, превращаясь в абсолютно безжизненный высохший гербарий.

Первый кайф от восстановления прошел. Мышцы, голова, все мои внутренние резервуары переполнились слишком стремительно. Появилась тяжесть, за ней сразу же пришла тошнота. Пот смешивался с растаявшим снегом, по телу пронеслось несколько судорог, и я начал дрожать, как