— Сейчас тебе, быть может, и не стоит сразу переселяться домой. Пускай история уляжется. Тебя могут подозревать, допрашивать. Вероятность небольшая, но есть. Ты пока поезжай куда-нибудь, отдохни. Хочешь — махни в Европу! На море — в Черногорию, в Болгарию, просто посмотреть красоты — в Вену, в Париж… Тебе пора встряхнуться.

— Я никогда не ездил отдыхать один, — ошалело твердил Рашид. — Это противоестественно.

Они сели на единственную новую скамейку в лохматом неухоженном сквере, на которую никто не претендовал, хотя денек был отменный. Ян достал фляжку, сказал, что сам за рулем и пить не будет, а вот Рашиду можно в такой день. Но ему не хотелось, чтобы развезло. Он должен был пребывать в ясном уме и твердой памяти, когда Ян ему все расскажет.

И Ян рассказал. О том, что в его жизни были трудные времена, и когда он их пережил и вспомнил про Рашида — тот уже был поглощен болезнью жены. Ян почувствовал вину — ведь он Рашида держал не просто за друга, а за честного человека без гнилья, каковые в столице редкость и заносимы Яном в его личную Человеческую красную книгу. Вот как оно оказалось: Рашид остерегался называть другом того, кто почитал его за большее.

Узнав о том, что семью «честной редкой птицы в наших краях» постигло несчастье, Ян решил действовать. Интеллигентских метаний он не избегнул, но не любил пребывать в них долго. Он скорее был, как выразилась о Берти Вустере героиня чудесной киносаги, человеком действия. Ян подумал: в семью сразу соваться не стоит. Вдруг Рашиду это неприятно. Мало ли какие восточные дела… Являться после долгой паузы в общении надо постепенно и ненасильственно. Да и в свои катаклизмы Яну не очень хотелось вдаваться, если возникнут вопросы. И потому для начала он решил прийти в библиотеку, прощупать почву. Разве библиотекарши не должны быть словоохотливы? Он и не подозревал, в каком переплете ему предстоит побывать.

Он ожидал попасть в тихий книжный омут, где доживают свой век ненужные книги и одинокие женщины. Но он жестоко ошибся. Библиотека оказалась клубом, одинокие женщины оказались роковыми. Времена изменились. Но прежде бурлящей культурной жизни — литературные вечера, концерты, выставки — его поразил контингент читальных залов. Натуральные бомжи и махровые шизофреники! А некоторые соединяли в себе обе ипостаси и были страшно горды собой. Вид этих вонючих диогенов с огромными сумками тряпья и полусгнивших съестных припасов поразил Яна надолго. И главное — полная беззащитность библиотекарей, которые не имели права отказать им в радостях бесплатного Интернета! Среди этих прихожан-монстров особо выделялась тетка, на лицо которой был нанесен узор зеленкой, а также человек с манией работника прокуратуры — проще говоря, вздорный прыщ, вообразивший себя звездой карательного ведомства.

— У нас богатый ассортимент диагнозов, — вздохнула аппетитная директриса. Ей было приятно, что Ян сочувствовал, а не собирался строчить очередную кляузу, как делали некоторые завсегдатаи-параноики. Тем более он пришел помочь Малике! В наше время еще не перевелись добрые волшебники…

Словом, они очень понравились друг другу. Бэлла пригласила его на самые лакомые вечера в «Грине», Ян рассыпался в комплиментах актуальным преобразованиям в ее библиотеке. А потом Ян на выходе столкнулся с Семеном. Дела давно минувших дней. Армейских дней. «В Афган просился?» — спросит юный Штопин при знакомстве. «Просился», — соврет повеса Ян. Потом признается, что и не думал лезть на рожон, кажется… или это память плетет свои сети, водит за нос по своим запутанным коридорам, было, не было — не разобрать теперь.

Итак, Семен Штопин. Да еще в библиотеке! Сюрприз в самое темечко. Семен обладал одним запоминающимся свойством — ему мало кто симпатизировал, но почему-то его слушались. Как будто боялись, как дурной приметы. Ян помнил, что и на него Семен имел это неприятное гипнотизирующее влияние. Нет, это не было действием отрицательного обаяния, это было постыдным суеверием. Постыдным, потому что за ним таилась трусость. И Ян взялся ее искоренить. Так он стал использовать Семена как тренажер для силы духа. Он вроде как был с ним дружен, но его мнение старался хоть в чем-то, но оспорить. Спокойно, без агрессии и апломба… До этих экспериментов он дорос уже после армии, хотя и дружили они недолго. Но… со Штопиным было интересно, этого не отнять. Он помог Яну пообтесаться, стать разборчивей в «порочащих» связях. На пружине вечного несогласия Ян нарастил риторические мышцы. И научился жалеть женщин. Даже самых что ни на есть самоуверенных. Штопин, кстати, нравился только таким. Другие, тонкие-ранимые-женственные, — ну что они, бедняжки, могли сделать против его поганого языка… Так что отношения со слабым полом, как и дружба с сильным, для Семена были замешаны на соперничестве. А еще на… грязи. Штопин имел разные пограничные склонности в сексе, о которых Ян догадывался по сорту его юмора. Яну всегда казалось, что красивая женщина на такое не пойдет. Красивая, самоуверенная, то есть штопинский типаж. Здесь нужна барышня неброская, которая жаждет заслужить любовь ублажением мужских прихотей. Таких милашек Ян жалел прежде всего. Но оказалось, он утопал в стереотипах. С годами он понял, что невзрачные бабенки могут быть еще какими пираньями, а сущие красотки — бедными Лизами…

Но ожидал ли он, что Семен будет страдать от неразделенной любви, да еще к библиотекарше?! Да еще в зрелом возрасте… Но дело обстояло именно так. Естественно, подано это чувство было под соусом непреодолимых обстоятельств, но по тому, что даму сердца даже не предъявили, Ян понял, что все гораздо драматичней. Дама либо не блещет экстерьером, но это на Штопина не похоже. Значит, скорее всего, она отвергла его циничные, искрящиеся колким оскорбительным интеллектом ухаживания. Вообще говоря, для здоровой женщины это было бы нормально. Но разве Семену возможно было объяснить, что он извращенец…

А потом Ян пришел в «Грин» второй раз. Обещал Бэлле помочь с аудиотехникой. И на него накинулась фурия…

— Нора, наверное, — пояснил Рашид с запоздалой благодарностью к фурии.

Наверное. Она устроила Яну настоящий допрос о том, что его связывает с исчадием ада по имени Семен Штопин. И как он может одновременно подавать руку этой мрази и пытаться помочь Малике. Что здесь не так?! Медленно, но верно до Яна доходил древнегреческий накал трагедии, в которую он нечаянно впутался. И он сделал вывод: чур меня! Помочь чем мог — помог. Остальное — божья воля. До возмездия он не дорос, и разве разберешь, кто виноват! Он счел, что ежели Семен виноват, то будет наказан по всей строгости закона городских джунглей. У Яна была простая житейская вера в наказание, которое непременно настигнет источник зла. Тот, кто делает подлость невинному доброму человеку, просто не может пребывать в гармонии со вселенной. Рано или поздно ему аукнется с великой силой. Закон сопромата, если хотите, — метафизического…

Нет, Ян не был идеалистом. Он верил лишь в черную половинку справедливости. Он знал, что награды частенько не находят своих героев, а лучшие из нас страдают и не находят себе места в этом жестоком мире. Добрые дела зачитываются с роковым опозданием. Но с наказанием высшие силы так не медлят…

А когда Ян набрался душевных сил и решил все-таки спросить обо всем самого Рашида, было уже поздно. Малика умерла, ее безутешный муж ушел из дома. Словом, обрыв связи. И все же Ян продолжал чувствовать смутную ответственность за несчастье, постигшее старого друга. И вновь приперся в библиотеку, где его все так же встретила неувядающая Бэлла.