— Мы передали вашу помощь. Мы скорбим о Малике. — Директриса на сей раз встретила его суховато. Ян почувствовал неловкость. Он хотел поподробней расспросить о роли Штопина в этой печальной истории, но, видимо, его опередили. Репутация рухнула. Он якшается с исчадием ада! Каково же было его удивление, когда на страничке «Грина» в Фейсбуке он увидел идиллическую фотографию — Бэллу, Штопина и еще одну библиодиву, которая показалась ему весьма-даже-почему-бы-и-нет! Ян решил, что это и есть роковая любовь циничного Семена. И совершенно ему не пара — глаза добрые, черепашьи. Он сам толком не знал, что вкладывал в этот эпитет. Наверное, доброта, медлительность, безобидность? Он-то полагал, что условный идеал женщины состоит именно из этого коктейля…

Ян случайно встретил этот идеал в метро. Спустился в подземку, когда машина была в ремонте, и заприметил у колонны. Было поздно, она по-домашнему широко зевала. Долго не мог вспомнить, откуда ее знает. Потом гадал, что будет, если подкатить к ней. Понял, что лучше не надо. Вдруг Семен еще не остыл.

Хотя… разве этот аппарат для уничтожения душевного комфорта способен долго страдать от неразделенки?

Потом Ян вроде еще с ней пересекся, подивившись мистике. Но быстро забыл. И вот вечер в «Грине». Она подошла сама. Едва познакомились — ее звали Таня. Штопин на нее не реагировал вовсе, из чего пришлось заключить, что предмет его страсти другая. Хотя об этой интриге Ян успел забыть. Почти забыть. Незадолго до этой вечеринки он баловался по старой памяти интеллектуальным фэнтези и вычитал о мудреце, который удалился в затвор, а вернулся в мир, когда гонец принес ему известие о смерти тирана. Тогда-то Ян и подумал, что Рашид сидит у реки и ждет, пока по ней проплывет труп врага. Как учит восточная мудрость. Изредка он позванивал по телефону, который неизменно молчал. Он не терял надежды, что сможет втолковать отшельнику безнадежность его миссии. Сэмэн Штопин всех нас переживет! Ан нет, вышло иначе. И телефон заработал, как только Штопина убили. Воистину Восток — дело тонкое.

— Как думаешь, кто его убил? — только и спросил Рашид, выслушав исповедь.

— Предпочитаю об этом не думать. Но с тех пор, как я побывал в читальном зале, я понял, что библиотека теперь — криминальное место. Ты бы видел эти рожи! Бомжи и гопстопщики. Среди них, конечно, пестрят достойные люди.

Но как они выживают в этой вони — не понимаю. Там позарез нужна охрана.

— Малика рассказывала, что пару раз у библиотекарей пропадали сумки с кошельками. Но я не думаю, чтобы тамошние ханурики пошли на мокрое дело. Хотя… веришь-нет, но жена всех оправдывала. Называла их потерявшимися. Ей был дорог каждый читатель. Она так боролась за то, чтобы книги выдавали гражданам без прописки. Обличала затхлый библиотекарский кодекс. Все возилась со студентами, рекомендовала им полезные добрые книги, пекла им печенье… Она верила, что после большого безвременья книги вернутся. Я не вслушивался особо в ее слова. Просто верил ей. И сейчас верю…

Потом они на скорую руку собрали Рашидов нехитрый скарб и погрузили в машину. Это был последний аргумент в пользу возвращения отшельника — когда еще будет такая оказия с транспортом. Рашид взглянул на свое убогое жилище последних месяцев, и его захлестнула горечь освобождения. Восемь лет он наказывал себя, в любую минуту имея возможность себя амнистировать. На краю сознания теперь маячил вопрос — зачем это было нужно? Вопрос болезненный, убийственный, но на который необходимо было ответить. Не сейчас, по прошествии времени. И Рашид знал, что ответ придет к нему. Приплывет, как труп врага… Очищая холодильник от частично закисшего провианта — в одиночестве он питался скудно и бездарно, сыр-консервы-макароны, — он пытался принести пользу бездомной живности, которая обитала здесь непугаными стаями. У помойки его запытала придирчивая недобрая бабушка, которая заявила: «Никаких бездомных собак здесь нет! Еще не хватало… Здесь можно кормить только птиц». Но у Рашида и для птиц было. Он подумал, что у каждого вида фауны есть свое старческое лобби — кто-то кормит птиц, кто-то собак, кто-то кошек… И у каждого человека есть свой защитник и свой обвинитель, есть свой демон и свой спаситель. Свой Бог и Ангел. И в сущности, мы никогда не знаем, когда они нас навестят, — вот, например, сегодня! Никогда не позволяй себе перестать их ждать. И не об этом ли писал Александр Грин, нескладный человек с густыми нонконформистскими усами, сочинивший нам религию юности.

— Я помню, как Семен сказал мне однажды: «Едва познакомишься с самим собой — и уже умирать». Горько думать, что этот человек ушел от нас в расцвете лет…

Тане казалось, что пожилой старательный человек произносил речь уже очень давно. Прежде, чем он начал, Ник сказал, что пойдет перекурить, но его все еще не было. Это порождало тягостную тревогу. Давненько Таня не чувствовала себя в такой чуждой обстановке. Похороны Семена Штопина были очень муторным и помпезным мероприятием. Бэлла, вернувшаяся из отпуска, была… хотелось сказать, в прекрасной спортивной форме, если бы это приличествовало случаю. А случаю она соответствовала безупречно, и это даже пугало. Шелковая черная блузка с элегантным вырезом порождала неуместное обывательское любопытство. «В Италии купила?» — не стесняясь, спросила бы сейчас Кира. Вот уж кто человек не светский! Но Киры здесь не было, и некому было нарушать скорбный этикет. И вообще состав делегации от клуба «Грин» оставлял много вопросов. Таня идти не хотела, но о том, чтобы отказаться, не могло быть и речи. Зачем-то маячила Нора, все последние дни яростно демонстрирующая ненависть к усопшему. Но теперь она была сама кротость. Слава Птенцов лихо подливал Леночке водки, которая пришла в странном темном одеянии позапрошловековой моды. Таня называла такие одежды «прощальный подарок кузины Вайолет». А ведь Леночка — большая модница. Неужели ее так впечатлила кончина Черного Семена, как давеча выразился Давид?! Видать, за острословие и тягу к расследованиям Бэлла его причислила к «бунтовщикам хуже Пугачева» и оставила на боевом посту. Как, впрочем, и Киру, но та сама попросила пронести похоронную чашу мимо нее. Ляля по-прежнему сидела дома, и о ней начальница как будто забыла. Что ж, это мудро — сыграть в невидимку в эпоху перемен.

Ян-фантом нес гроб! И ни единым взглядом не дал облегчения Таниным смутным мукам совести. Как-никак она навела на его след дзен-следователя. Но следов преследования карательными органами драгоценный Фантом тоже не обнаруживал. Полная непознаваемость объекта. Впору стать агностиком…

Ник вызвался сопроводить жену на тягостную церемонию. Вот уж совершенно на него не похоже! Он, конечно, умел поддержать в трудную минуту, но в чужие дела лезть не любил. Особенно в бабский коллектив. За все годы, что Таня работала в «Грине», он заходил в библиотеку раза три, не больше. Боялся ядовитой женской энергетики. Хотя Таня знала, чего он боялся на самом деле. Он вбил себе в голову, что Бэлла считает его посредственным писателем. Смех да и только. Ник вел колонку в популярном журнале, давно имел свою аудиторию, да и что касается прозы, не мог пожаловаться на недостаток читателей. «Просто сейчас такое время…» — Таня, произнеся это избитое клише про себя, привычно запнулась. Эта фраза была запрещена в доме Нестеровых. Потому что Ник категорически отрицал оправдание эпохой. «Для писателя не существует времени. Он либо состоялся, либо нет».