Кузен Пелли поджидал их внизу.

– Вот вы где, – сердито бросил он. – Я вас везде ищу. Что это вы затеяли, а?

– Эмм… Берти просто показывал мне дом, – ответил Льюис. – Я думал, вы разрешите, кузен Пелли. Простите, если…

Раздался чудовищный раскат грома, и Льюис вздрогнул. В следующее мгновение хлынул дождь, забарабанив по крыше и оконным стеклам. Пелли запрокинул голову и глубоко вздохнул.

– Вот это гроза! – воскликнул он. – Ночь будет великолепная, дорогие мои. Смотрите не проспите!

В голосе старика прозвучало что-то зловещее. Берти бросился помогать маме закрывать окна, а Льюис ускользнул в свою комнату, чтобы получше рассмотреть книжечку, которую унес с чердака, и обдумать одно любопытное наблюдение. Совершенно очевидно, что кто-то вынес с чердака не то коробку, не то сундук, однако не оставил на полу никаких следов. Как можно было пройти через всю комнату и не наследить?

Никак. По крайней мере, если ты человек, решил Льюис.

Ужин получился безрадостный. За окнами бушевала гроза, и, несмотря на ранний час, было сумрачно. Стонал ветер, от ударов грома дрожали оконные стекла, и дождь хлестал так, словно на крышу кто-то горстями швырял мелкие камешки. Едва Джонатан, Пелли и Льюис успели закончить обед, как весь дом содрогнулся от особенно громкого раската, и в следующее мгновение погас свет – столовая погрузилась в темноту.

– Авария произошла из-за молнии, – сказал Пелли. – Ничего страшного, у нас есть свечи. В этом доме люди веками жили при свечах, пока отец не провел электричество.

Миссис Гудринг принесла три высоких белых свечи в подсвечниках, и Пелли зажег одну из них. В тусклом желтом свете черты лица кузена приняли резкое хищное выражение. Добрые глаза стали узкими и хитрыми, и приветливая физиономия старика будто застыла в жестокой гримасе. Льюис взял другую свечу и поспешил к себе в комнату.

Мальчик еще не успел рассмотреть книжечку, которую нашел в чулане: когда кузен Пелли позвал его к ужину, Льюис сунул ее под подушку. Поставив свечу на маленький столик в изголовье кровати, он разделся и натянул любимую пижаму – коричневую с ярко-красным кантом и такими же пуговицами. Потом он взял свечу и пошел по коридору в ванную комнату чистить зубы. Вернувшись в спальню, Льюис запер за собой дверь и залез в постель. Ветер все еще свистел в щелях оконных рам, и струи дождя яростно били в стекла. Льюис поежился и сунул руку под подушку. Книга лежала там, а вместе с ней и фонарик. Льюис заменил в нем батарейки, но решил, что пока ему хватит и свечи, а фонарик лучше приберечь на другой случай.

Льюис никогда раньше не читал при свечах и приноровился не сразу. Пламя колебалось, в тусклом желтом свете буквы расплывались перед глазами. Оказалось, что книжка – чей-то дневник, написанный от руки, и разбирать старомодный почерк было трудно. Замысловатые петли змеились и расползались по странице, а чернила выцвели, приняв ржавый коричневый оттенок. К тому же хрупкая старая бумага потемнела от времени, и тусклые строчки почти с ней сливались. На обложке не было названия, и Льюис долго изучал форзац, пока не разобрал наконец, что там написано:

Гонения на Мартина Кристиана Барнавельта

за колдовство и чародейство

Написано им самим в 1688 году

С трудом преодолев первые несколько страниц, Льюис постепенно привык к старомодному почерку. Он читал и глазам своим не верил. «Я, Мартин Кристиан Барнавельт, – так начинался дневник, – ввиду приближающейся старости оставляю потомкам эту повесть, дабы в будущем могли они понять, что есть правда, а что злобный навет». Весь текст был написан длинными сложными предложениями и усыпан множеством запятых, похожих на толстеньких головастиков. Но главное, сама история Мартина Барнавельта, «написанная им самим», сильно отличалась от тех версий, которые Льюис уже слышал или читал, и даже от книги, написанной его собственным сыном.

Из дневника Льюис узнал, что охотник на ведьм Малахай Прюитт причинил вред не только его предку, но и очень многим людям. Мартин был свидетелем того, как Прюитт привлек к суду «двух бедных женщин, вдов, неповинных ни в каком злодеянии». И хуже всего было то, что судилища по обвинениям в колдовстве Прюит устраивал в особняке Барнавельт-мэнор, который он себе присвоил. «Если несчастные и признавались, что сведущи в Темных Искусствах, так кто бы не признался под страхом жутких пыток, коих дьявольские орудия злодей Прюитт поместил в моих погребах?» – возмущался Мартин.

Потом рассказ Мартина принял зловещий оборот. Тех двух женщин Прюитт обвинил в колдовстве и «сношениях» с кошками и жабами. Но он был не единственным судьей. В качестве присяжных в заседании участвовали «трезвомыслящие и порядочные люди», и прежде чем приговорить женщин к смерти, они потребовали убедительных доказательств. Их они и получили, сообщал Мартин, когда «знаки несомненно магической природы были явлены перед ними, как то: движение предметов без применения силы, шлепки и царапины, причиняемые незримым существом или же духом, а также многие другие чудеса».

Все эти ужасы выглядели весьма убедительно, и даже Мартин был готов поверить, что эти женщины и вправду ведьмы, хотя они плакали и утверждали, что ни в чем не виновны. Но потом на ум ему пришло еще более мрачное объяснение. «Воцарилось всеобщее смятение, невидимый дух стонал, топал и производил иные звуки, я же смотрел на Прюитта и видел, как он делал странные знаки. И тогда понял я, что охотник на ведьм и есть колдун. Окаянный же Прюитт, заметив, что я увидел его, вознамерился сделать меня следующей жертвой и навсегда присвоить себе Барнавельт-мэнор».

Хмурясь, Льюис перевернул еще несколько страниц. Из дневника ясно следовало, что Мартин Барнавельт разбирался в колдовстве и чародействе. Он писал, что Малахай Прюитт заклятием вызвал «незримого слугу», а это была настоящая темная магия. «Злокозненный колдун посылал сих бестелесных духов, – писал Мартин, – дабы обмануть свидетелей и уверить, будто две добрые женщины, обвиненные им, творили чудеса, кои послужили на суде доказательством». Однако Мартин не смог этого доказать, и вскоре охотник на ведьм предъявил ему обвинение в колдовстве и запер Мартина в подвале особняка, чем привел его почти в полное отчаяние. К счастью, слуга, который приносил Мартину еду, остался верен хозяину. «Я стал просить его, – писал Мартин, – принести мне талисман великой благой силы, а именно амулет Константина. Найдя его в моем кабинете, он тайно принес сей амулет в темницу. Там произнес я нужные заклятия…»

Льюис раскрыл рот от удивления. Выходит, старый Мартин Барнавельт все-таки был чародеем! С другой стороны, Джонатан Барнавельт тоже умел колдовать, но он творил только добрые и безобидные чудеса. Наверняка Мартин тоже был добрым волшебником, а не слугой зла. Льюис вернулся к чтению. Амулет Константина, чем бы он ни был, мог разрушить злые чары и лишить силы темное колдовство. Тех двух женщин Мартин не успел спасти от виселицы, но кое-чего он все же достиг. Утром того дня, когда должен был состояться суд над ним самим, Мартин при помощи амулета сотворил заклятие, «дабы исторгнуть из Прюитта злого духа и запереть оного духа в тайном месте». Малахай Прюитт явился в суд слабым и больным. Когда же он попробовал произвести несколько магических жестов, то упал на пол в обмороке, от которого уже не оправился.