Анна пришла на работу в прошлую субботу, и ей сообщили, что случилось в четверг вечером с девочкой. Мария была накачана успокоительным. Она просто смотрела в одну точку, не хотела ни есть, ни спать. Анна села рядом и обняла ее. Сначала та никак не реагировала. Они сидели вместе около получаса. Потом она попыталась скинуть ее руку, но Анна не позволила. Мария стала сопротивляться и даже начала нападать на Анну с агрессией, стараясь избавиться от навязчивого психолога. Но Анна не давалась. Мария отталкивала ее, пыталась ударить, а та все терпела и приговаривала: «Тихо-тихо-тихо», как говорят обычно маленьким детям. В конце концов Мария не выдержала и просто разрыдалась, а Анна прижимала ее к себе и продолжала шептать: «Тихо-тихо-тихо».

Уже в понедельник Мария смогла разговаривать с ней. Она плакала, обвиняла всех и, прежде всего, себя. Она не понимала, как жить дальше. Анна просто слушала. Они встречались так каждый день на той неделе. Анна приезжала к ней и после работы в хосписе. Марии было безумно плохо. В пятницу она приехать не смогла и накануне в четверг попросила Марию описать в дневнике все, что произошло с ней за эти месяцы, попытаться объективно взглянуть на происходящее и понять, что в случившемся никто не виноват. По крайней мере, она сама. Они договорились, что Мария пришлет ей дневник на электронную почту, а потом они вместе его обсудят.

В таких мыслях Анна накинула халат и зашла на кухню. Мать дремала в кресле у окна. Рядом стоял обеденный стол, на котором остывал чай, и пара стульев. Вот почему было так тихо. Пару секунд Анна смотрела на спящую мать. Сложно было сказать, какие чувства та в ней вызывала. Любовь? Да, наверно. Или чувство долга. Ведь она хороший человек, а хороший человек не может не любить свою мать. А может мать не любить свою дочь? Анна не хотела об этом сейчас думать. В конце концов, это единственная ее семья. Другой нет и, наверно, никогда уже не будет. И неважно, что много лет назад та променяла свою дочь на брак с мужчиной, который не хотел видеть чужого ребенка в доме. И неважно, что бросила ее расти со своими пожилыми родителями, у которых уже не было сил нормально заботиться о внучке. И что тепло, с которым мать смотрела на ее младшую сводную сестру, она никогда не видела во взгляде, обращенном к ней.

Анна тихо проскользнула в ванную. Подойдя к зеркалу, открыла тюбик с зубной пастой, выдавила ее на щетку и стала методично чистить зубы движениями вверх-вниз, как рекомендуют стоматологи. В отражении на нее смотрела худощавая женщина лет тридцати пяти – сорока с тонкими чертами лица, большими светло-карими глазами и длинными густыми волосами каштанового цвета. Анна не хотела делать стрижку и носила длинную прическу, такую же, как и в студенческие годы. Волосы были ее гордостью – едва ли не единственным наследством, доставшимся от отца.

Умывшись холодной водой, чтобы взбодриться, Анна вернулась на кухню. Мать уже открыла глаза.

– Мам, я после завтрака на работу, – сказала Анна.

– Зачем? Сегодня же воскресенье.

– У пациентки начались роды. Помнишь, я упоминала, у нее дочь недавно покончила с собой. А теперь и ребенок, сама знаешь, что с ним будет. Она все неделю была в ужасном состоянии.

– Да, помню. Ты говорила. Мне кажется, ты слишком много времени уделяешь работе, – недовольно покачала головой мама. – Ты ведь еще молода. Вполне могла бы вместо этого личной жизнью заняться.

– Мам, ты же сама все знаешь. Не будем об этом говорить.

– Знаю. Внуков мне не нянчить. Но ты все равно могла бы еще кого-нибудь себе найти.

– Обязательно попробую, когда вся эта эпидемия закончится.

Такой разговор тоже был одним из ритуалов. Мать вроде бы проявляла заботу о дочери, Анна давала какие-то обещания, хотя обеим это было не нужно. Анна прекрасно понимала, что в глубине души та не хочет, чтобы дочь устроила свою жизнь. Ведь тогда о ней некому будет заботиться.

Позавтракав и попрощавшись с матерью, Анна вышла из дома, села на автобус и поехала на работу. Старое четырехэтажное здание роддома встретило ее неприветливой тишиной. Она быстро поздоровалась с вахтером и поднялась на второй этаж. Там была какая-то непривычная суета. Навстречу ей быстро шла Оля, миниатюрная блондинка, работавшая акушеркой.

– Привет! – сказала та, запыхавшись.

– Привет! Как там Мария? Скоро родит? – спросила Анна.

– Как? Ты еще не слышала? – удивленно ответила девушка, широко раскрыв свои ярко накрашенные глаза.

– Нет! Что, уже все? Умер?

– Жив! Она два часа назад родила абсолютно здорового ребенка!

Звон. Колокольный. Нет. Будильник? Нет. Телефон. «8:30» – Маша.

– Да? – Олег нехотя поднял трубку.

– Ты спишь еще? – Маша не поздоровалась, голос был недоволен.

– Да, сегодня же воскресенье.

– Ты не видел сообщений?

Олег нехотя убрал телефон от уха и посмотрел на экран. Горел значок ватсапа.

– Нет, не видел. Я спал.

– Опять пил? – Маша раздражалась еще сильнее.

– Да. И что? Что ты хотела?

– Хотела сказать, что начались схватки, еще ночью. Сейчас уже сильные. Меня переводят в родовую, я не смогу тебе оттуда позвонить.

– Хорошо, позвони, когда сможешь. – Олег замолчал на секунду, думая, нужно ли что-то добавить. – Когда все закончится.

– Хорошо.

Повисла пауза. Но трубку она не повесила.

– Это все, что ты мне скажешь? – произнесла Маша через пару секунд.

– А что ты еще хочешь услышать?

– Я позвоню, – раздраженно сказала она и бросила трубку.

Олег тоже бросил телефон на кровать и уткнулся головой в подушку. Ему хотелось спать. Голова болела. Он до четырех утра играл в приставку и наливал себе стакан за стаканом. Боялся ложиться спать. Хотя сегодня все оказалось не так страшно. Он стал привыкать к тому, что происходит ночью. Что происходит каждую ночь, с тех пор как все случилось. Кажется, и алкоголь уже не так нужен.

Олег пил уже больше недели. Каждый вечер. Разве что перед работой немного сдерживался и ограничивался всего парой рюмок. Водка, виски, коньяк. Он уничтожил все запасы, которые были дома. По-другому не мог. Просто не мог. Днем на работе он еще как-то сдерживался. Отпуск брать он не стал, пропустил лишь один понедельник после похорон. Поехал на кладбище, привез ей цветы. Лилии, она очень любила лилии. Говорила, что ее надо было так и назвать, очень нравилось это имя. Алина… А если бы назвали по-другому? Все было бы не так? А если бы он пришел в тот день пораньше с работы? А если бы поговорил с ней накануне, а не сидел весь вечер в ноутбуке? А если бы… А если бы…

Тот звонок оборвал его жизнь. Высветился телефон соседа, с которым они едва были знакомы. Тот мялся и не знал, как сказать, а потом вдруг: «Ваша дочь выпала из окна, я видел… Врачи уже едут». Олег бросился домой, но сосед обманул. Не захотел сказать правду. Когда скорая приехала, все было уже кончено. Алина умерла сразу, так они сказали. Олег уже не помнил, что было в тот момент, когда он увидел ее мертвой. Вроде пытался обнять ее и говорил: «Просыпайся, пожалуйста, просыпайся». Алина должна была подняться! Должна проснуться, очнуться! Он бы намазал все ее ранки зеленкой, как в детстве, когда она падала с велосипеда, и сказал: «Ничего, до свадьбы заживет». Но это были не ранки, месиво из крови и костей. Кто-то сказал потом, что ее нельзя было узнать. Нет, Олег узнал каждую черточку ее лица, даже разглядел ярко-вишневую помаду на губах, за которую не раз ругал. Ему так хотелось пойти умыть ее, очистить от крови и грязи, чтобы вновь увидеть лицо дочери, заглянуть в лукавые карие глаза, такие же, как у него. Когда Олег понял, что это сделать невозможно, он закричал. Было безумно больно. Ему хотелось ударить любого, кто попадется под руку, и не просто ударить – убить. Лишь бы деть куда-то эту безумную злость. Но ярость ушла, остались слезы. Они текли по лицу, когда он прижал голову к ее мертвому телу. Как же было больно.