А потом старик вдруг обернулся и посмотрел на Сашу.

— Горевать не надо, — сказал он. — Твоя мама не умерла, а перешла в другой, вечный мир, ибо тело — из земли и в землю пойдет, а душа — от Бога, к Богу и пойдет. Эта наша жизнь временная и наполнена разными скорбями, и никто не может их избежать… Мама твоя теперь избавилась от всех земных скорбей и будет жить вечно в другом мире, где нет конца. И весь род человеческий, от Адама до Второго пришествия Спасителя на землю, пойдет туда.

Кофейня, в которой они решили поговорить, была местом достаточно странным и эклектичным. Казалось, хозяин просто разрывается между двумя своими пристрастиями — с одной стороны, стены были увешаны неплохими репродукциями Брейгеля и Гольбейна, в то же время присутствовали в оформлении некие нотки декаданса начала прошлого века. Лика всегда грустно улыбалась, когда слышала про век, в котором родилась, — «прошлый». Однако — что было поделать с этой юной самоуверенностью нового, только что родившегося тысячелетия? Она даже иногда переиначивала фразу: «Я полный хлам, мне двадцать пять» на: «Я полный хлам, я родилась в прошлом веке».

Располагалась кофейня в очень удачном месте — с одной стороны был музей. Рядом — буквально в двух шагах знаменитая своими нетрадиционными взглядами и одиозными выставками арт-галерея. С другой же стороны мирно и спокойно проживали традиционные художники — в доме на верхнем этаже располагались их мастерские. Чуть подальше находилось художественное училище, еще дальше — консерватория, еще дальше — музыкальное училище. Так что в этом кафе народу всегда было много, и народ в основном бывал творческо-элитарно-богемный. Может быть, поэтому владелец кофейни сделал ее такой, какими виделись ему кафе начала двадцатых годов прошлого века?

На центральной стене было сделано целое панно, на котором грустный Пьеро и неприятная, похотливо-вычурная Коломбина застыли в неестественных позах, наблюдая за Арлекином, изогнувшимся в издевательском поклоне с высокомерной ухмылкой. Там же, возле стены, грустно стоял одинокий рояль — говорят, тут бывали вечера романса, поэты читали свои стихи, и, несомненно, было что-то еще интересное для неведомого хозяина… Судя по его увлечению началом прошлого века, тут могли проходить даже музыкально-спиритические утренники. Приходят люди попить кофе или горячего шоколаду — а Коломбина вдруг улыбается, подмигивает, скверным голосом начинает распевать: «Я ехала домой». И Пьеро ей подтягивает. Лика так себе эту картину живо представила, что ей на самом деле показалось, будто эта мерзкая Коломбина на нее как-то чересчур осмысленно и пристально посмотрела. И уголки губ приподнялись слегка — обнажились зубы, больше похожие на клыки, небольшие, белые, но очень острые.

«До чего неприятное место, — подумала Лика. — Название тоже вычурное: „Декаданс“. „Давай вечером умрем весело, поиграем в декаданс“…» Она вздохнула. Надо было встретиться в обычной забегаловке на углу. Может, не такое престижное место, но там на стенах не рисуют готично-гламурных уродцев. Которые к тому же так невоспитанны, что пялятся на тебя, хотя это — совершенно неприлично.

Впрочем, к чести данного заведения, кофе тут был отличный. И маленькие пирожные — восхитительные, настоящие, украшенные взбитыми сливками. К тому же все было недорого, может быть, потому в основном тут клубилась молодежь и — интеллигентно-улыбчивые старушки. Наверное, истинные приверженцы декаданса подойдут позже, поскольку ночью умирать веселее и денег за это дерут больше.

— Какое странное место, — заметила Лика.

Ей казалось, что Дима, хоть и старается выглядеть безмятежным, все-таки чем-то обеспокоен. Вот и сейчас — она словно вырвала его своим вопросом из плена собственных мыслей, он поднял глаза, посмотрел на нее — как будто соображал, кто она, откуда взялась, и — как они оба сюда попали. Но наверное, ей только казалось. Дима улыбнулся своей обычной насмешливой улыбкой и сказал, подражая голосом птице Додо из «Алисы»:

— Это очень странное место!

Лика, не удержавшись, рассмеялась.

— «Ну вот и славно, хоть кто-то под луной, таящей скорби будущего, не потерял способность веселиться», — проговорил Дима, и почему-то Лике почудилось, что это не цитата, что он на самом деле так думает… — Так вот, драгоценная моя Гликерия, — начал Дмитрий, — насколько я понял, вы чрезвычайно одарены Богом и природой, и, возможно, именно ваша помощь окажется бесценной. Да и тебе, Лик, заработок ведь нужен, так? На наших ставках далеко не уедешь, дальше собственной дачи не разбежишься… А есть люди, согласные трезво оценить наши дарования. То есть — не просто оценить, но и оплатить.

Она не понимала его. Смотрела и глупо улыбалась.

— Лика, — позвал он ее тихонечко. — Я думаю, что сейчас я делаю тебе очень выгодное предложение. Человек, которому я хочу тебя порекомендовать, очень солидный, это фигура, фи-гу-ра, понимаешь? Он известен. И фирма у него солидная…

— Я уже слышала про его солидность, мне даже страшно, — остановила Лика. — То есть ты мне предлагаешь заняться подпольным, противозаконным бизнесом…

— Ли-ка! Каким противозаконным? Что ты придумываешь? Это же не черный антиквар, это известная фирма! И Борис Георгиевич человек знаменитый, да больше тебе скажу — он очень православный человек, в отличие от нас с тобой, а ты его записала в преступники! Просто он поднялся на антиквариате, мощно поднялся, кто спорит — ну, так дед его известный коллекционер… Вот я вас познакомлю, и ты сама убедишься — он замечательный человек! Лика, нам вообще повезло, что он решил открыть собственную реставрационную мастерскую! Там совсем другие перспективы!

Он говорил так убедительно и горячо, что Лика почти сдалась. «Может быть, ты и прав, — хотела уже сказать она. — Может быть. Я не знаю, почему я сейчас против твоего предложения. Я должна подумать».

— Но ты знаешь, откуда у него иконы? Вся эта его коллекция, на которой он поднялся, как ты выражаешься? Может быть, это иконы краденые? Из храмов?

Дима усмехнулся, взял сигарету, затянулся.

— Кажется, тут нельзя курить, — нахмурилась Лика. — Сейчас будет скандал.

— Не будет. Это кафе моего… знакомого. А по поводу икон, неправедно приобретенных… Лика, а ты сейчас в музее реставрируешь образ Архангела Михаила, да? А ты знаешь, откуда в музее появился этот образ?

— Нет, — призналась Лика. — Но это музей. Тут же все принадлежит…

— Народу, ага, — перебил он и зло рассмеялся. — Поэтому все лежит в запасниках. Заметь, что богатства у нас так много, что даже не все успеваем учесть. Зато в храмах старинных икон ты найдешь мало. В основном — современная мазня, иной раз даже не соблюдающая канонов. Лика, ты сама говорила, что глаза у музейных икон пустые, больные, потому что им молиться надо, а они у нас — спрятаны от того самого народа! И ты думаешь, они все вот так к нам из экспедиций попадают? Нет, милая… Вот та икона с выцарапанными глазами — это, например, нам на реставрацию мужик из Сербии привез. Он ее из храма, разрушенного албанцами, «спас», проще говоря — украл он ее! И назад возвращать не собирается! Продаст потом тому же самому коллекционеру, антиквару, и — все дела! Да и сама музейная коллекция — присмотрись внимательнее, откуда там все это? Или ты не знаешь, что она создавалась в те самые первые годы советской власти, когда эти иконы, ковчеги-мощевики, кресты наперсные, кресты-мощевики… Лика, милая, как ты думаешь, откуда это все?