Соколов от речей Северного начинал подвывать на манер хаски, внезапно посреди мирной московской квартиры вспомнившем о своей волчьей крови.

– Не станешь, не вой. И я не понимаю, что тут за горе такое. Великосветскости желаешь? Соколов, из тебя такой же аристократ, как и из небезызвестного господина Кокса[6]. Он, помнится, только обрадовался, когда всё вернулось на круги своя. Принадлежит тебе уютная парикмахерская? Вот и владей с удовольствием. А выше головы прыгнуть не пытайся.

– Это кто ещё такой, господин Кокс? – ревниво уточнил Сеня. – И какая ещё парикмахерская? Что ты вечно туману напускаешь?

– Кокс. Коукс-Коукс. Эх, Соколов, Соколов! Я всё время забываю, что ты – страшно необразованная, тёмная личность. Тебе будет стыдно в гостиных у олигархов. Они в последнее время очень подтянулись в смысле культурного развития. Начни своё триумфальное шествие к сияющим вершинам модных альпийских курортов с заучивания пары-тройки фамилий. Пушкин. Лермонтов. Шекспир. Теккерей. К слову – тоже Уильям. – И, немного помолчав, Северный добавил: – Хотя, похоже, баба у вас в семье вовсе не твоя «милая крошка» Леся.

Когда Соколов не понимал, о чём идёт речь, он только отмахивался.

Если быть честным, Семёну Петровичу не требовалось разумных доводов и дружеской беседы. И уж тем более сарказма, коим его щедро потчевал Всеволод Алексеевич. Соколову хотелось сочувствия. Бессмысленного пустого сочувствия и, возможно, разговоров-сплетен о том, что те, кто стали тем, кем стали, недостойны. В отличие от него, достойного господина Соколова. Но Северный ему не сочувствовал, не жалел и в сплетни, охи-ахи и беседы о судьбах нации не вступал. И Соколов ныл-выл ещё больше. Некоторые мальчики, когда они нуждаются в бессмысленном пустом сочувствии, становятся на порядок сопливей маленькой разобиженной девочки, недовольной, что её больной пальчик не так поцеловали, и выдумывающей страшные истории про бабая – для более выраженного утешительного фитбэка от няньки.

И Сеня под страшным секретом поведал Всеволоду Алексеевичу, что его очередной откат пошёл не по адресу и ему-де на этом основании грозят страшные санкции и вообще – рейдерский наезд. Он боится лететь в рабочую командировку, потому что уже видит, как его арестовывают прямо на паспортном контроле.

– Соколов, я примерно представляю себе, какой у тебя годовой доход. Для этого не надо быть налоговой полицией и иметь семь пядей во лбу. Соответственно представляю себе и возможный размер ушедшего «не тем» отката. Не смеши мои тапки. С таким же успехом можно представить себе рейдерский наезд на книжную лавку. Книжная лавка закроется сама по себе. Из-за нерентабельности. Из-за более мощного конкурента в виде сетевого книжного магазина по соседству. Из-за условий рынка – и никак иначе. Видимо, те медицинские прибамбасы, которыми ты торгуешь, есть по более низкой стоимости и непосредственно от производителя. И кому нужны нынче европейские, если есть дешёвые и не менее качественные китайские аналоги? Ну так плюнь, найди новое дело… Возможно, совсем другое новое дело. А про откат, друг мой, ты придумал, как мне кажется. Я знаю тебя давно и хорошо. Ты бы ещё придумал, что у тебя животик или зубик болит, чтобы папка Сева пожалел. Ну смешно же!

Соколов начинал клясться, что не придумал, и ныть, что ужас-ужас-ужас, бизнес рушится. В общем, бегал по кругу и стал со всей серьёзностью настаивать на пункте втором: его арестуют, бизнес отберут.

– Ладно! – Северный закурил и подлил себе и другу. – Ладно. Представим самое худшее. Добро пожаловать в старую добрую психодраму, так сказать. Купил ты себе билетик на самолётик до каких-нибудь тёплых островов, и вот прямо в аэропорту – маски-шоу, все дела. Повязали господина Соколова, стали именовать его гражданином и закинули в обезьянник без особых объяснений причин, без мыла, без зубной щётки и – что в твоём случае куда фатальнее – без сигарет. Продержали там семьдесят два часа без всего вышеизложенного, а после означенного времени к гражданину Соколову пришёл господин N и предложил переписать фирму на него. Или на господина NN. Или предложил слияние твоей конторы с ООО «Ромашка», причём за слияние гражданин Соколов получит очень многое и сразу – например, возможность сразу после подписания бумаг снова именоваться господином и свободно идти на все четыре стороны. Заметь: никто тебя не бьёт, не те времена. Всё вежливо и корректно, хотя подчёркнуто сухо и без коньяка – обмыть сделку. Ты понимаешь тем не менее, что бумаги, тебе предложенные, подписать надо. И подписываешь. Тебя выпускают на свободу. И что, Соколов? Ты жив, ты здоров. Ты свободен. Ты можешь начать заново всё, что твоей душеньке угодно. Жена тебя прокормит…

И тут нарисовывался третий пункт «жалобного воя» – жена. Леся не обращает на него внимания. Он по вечерам сидит у телевизора и ждёт её, а она занимается детьми…

– Ну ты и дурак! – обрывал его Северный. – Действительно, как же ещё обратить на себя внимание жены, как не сидением под телевизором, пока она занимается с пятерыми детьми? Действительно, какая бессердечная женщина! И тебе бизнес-леди, и тебе мамка-нянька – и всё без единой жалобы, только тёмные круги под глазами всё глубже. Ты когда ей последний раз цветы дарил не на день рождения и не на Восьмое марта, чтоб оно уже было здорово?! Когда просто так хоть что-то для неё делал? Кофе в постель подавал? Ты вполне можешь устроить ей какое-нибудь «ревю выходного дня» – и не надо начинать с заграниц. Оставьте детей с няньками или бабушками – и с пятницы до воскресенья вояж в подмосковный санаторий – для начала…

Были и четвёртые, и пятые, и шестые, и седьмые, и ещё масса пунктов. Здоровье, фигура, дети не гении, папа не так воспитывал, мама не того хотела, бабушка перекармливала… В какой-то момент Северный просто предложил прилечь на пол и покачать пресс. Соколов сдох после тридцати раз. Покраснел, задышал, как астматик, вспотел и грохнулся головой об ковёр. Северный остановился на третьей сотне, пульс его был вполне стабилен, не говоря уже о нормальном цвете кожных покровов.

– В общем, так, друг мой. Пока ещё друг… Всё в твоих руках. Если и пример с брюшным прессом для тебя не показателен, то мне остаётся пустить в ход последнее ментальное упражнение. Соколов, представь, что у тебя внезапно умерла вся семья. Ненавистная тебе нынче Леська. И все негениальные, не оправдавшие твоих ожиданий дети – хотя я не понимаю, о какой гениальности или негениальности пока может идти речь в их юном возрасте. Погибли в автокатастрофе. Все скопом. Всех их скопом прирезал маньяк. Что будут значить все твои надуманные стенания по сравнению с этим?

– Я… даже… – пыхтел с пола Семён Петрович, обливаясь потом. – Даже… ых… не… даже… представлять… Ты совсем… ненор-маль-ный-ых?!

– Я-то нормальный, – Северный пружинисто вскочил с ковра. – И ты нормальный, Сеня. Просто ты ленивый и безответственный. И на фоне твоей лени и безответственности тебя накрыло кризисом среднего возраста. Кризисом этим, к слову, накрывает только тех, кому нечем заняться. Видимо, тебе нечем заняться. Я не понимаю, куда делся тот светлый, энергичный и добрый мальчик, которым ты был, Соколов. Но это не моя проблема. Я дружил с другим человеком. А с тем, что потеет у меня сейчас на ковре, я брезгую дружить. Я не психолог, Соколов. Я судмедэксперт. За правдой – да, это ко мне. И даже просто поговорить – это к другу, безусловно. Но «просто разговоры» стали принимать непонятные для меня формы и, что самое главное, абсолютно лишились смысла. Ты, если говорить просто и доступно, закис. Зажрался и закис. Зажрался, обленился и закис. На выход, Семён Петрович.