Что не в последнюю очередь делает Афганистан неуютным местечком, так это отсутствие природных укрытий. Ветры с гор дуют сильнейшие, а на равнине ни кустика, ни деревца. Негде спрятаться. Местность, конечно, потрясающе впечатляющая, но ее красота, если можно так выразиться, безжалостна к человеку. Если зарядят дожди, то вода хлещет немыслимыми потоками, если разведрится, то каждая неприкрытая металлическая хреновина вмиг превращается в раскаленную сковородку, а тебе совсем некуда деться ни от солнца, ни от воды. А сейчас вот идет суховей. Мы в пути уже мерились с ним силенкой.

Тугой воздух тебя чуть ли не опрокидывает. Двигаешься как по подземному ходу. По сторонам ничего не видать, мир сжимается, он весь помещается между щелками твоих глаз и котомкой ковыляющего впереди парня.

Где мы? Никто, как водится, нам об этом не сообщает. Сведения набираем по крохам. В низине, где-то восточней озера Сейстан, нашу колонну догоняет малый в крытом возке, запряженном двумя довольно бодрыми мулами. На дороге затор, а этот хлыщ орет, чтобы мы расступились, надеясь с ходу проскочить узкое место. Мы бранимся, толкаемся, но сторонимся, и ему удается проехать.

Это «чернильная душа», один из множества борзописцев, прибившихся к армии Александра с тем, чтобы вести хронику ее славных побед. У солдат отношение к этим недоделанным гомерам двоякое: с одной стороны, в них видят хлюстов, безопасно глазеющих на то, как другие льют кровь, но с другой — кому, спрашивается, не будет лестно, если его имя возьмут да увековечат на страницах какого-нибудь исторического труда? Кроме того, эти писаки, в конце концов, живут одной с нами жизнью: глотают ту же пыль, вытряхивают из сапог тех же змей. И уж кто-кто, а они всегда в курсе последних событий.

— Эй, стило навощенное! — окликает малого Толло. — Какие новости?

Хроникер, узнав говор, расплывается в улыбке.

— Э, да вы, кажется, македонцы! Как это вы сюда затесались?

Колонна наша по большей части состоит из ахейцев с ликийцами.

— Как-как? Тебе, пачкуну, лучше знать.

— Ладно вам лаяться. Сами-то вы откуда?

Вот вопрос, на какой солдаты всегда покупаются, словно малые дети. Мы начинаем выкрикивать названия родных городов, как будто действительно верим, что наш новый приятель тут же запишет их в свой дневник.

Этого пачкуна зовут Коста, с виду он больше похож на актера или на музыканта — явный ловкач и свой в доску парень, правда, уж будьте уверены, в жизни своей не проведший одной борозды. Зато одет как заправский служака — и плащ у него потерт там, где надо, и поля шляпы чуть загнуты на военный манер.

— Почему бы тебе не написать книгу о нас? — кричит ему Тряпичник. — Мы и есть настоящая армия.

— Я бы написал, — со смехом отвечает хроникер. — Да только кто будет ее читать?

Мы продолжаем тащиться на юг и прибываем-таки на место, где нас распускают на отдых, но продолжают мучить ежедневными построениями.

Наконец на рассвете пятого дня вдали мелькает царский штандарт. Это уже кое-что. Штабные в очередной раз выгоняют нас строиться. На сей раз мы, позевывая, заполняем площадку возле конского рынка, где обычно выгуливают застоявшихся лошадей. Она вроде бы обнесена какими-то там заборчиками, да только ветру те не помеха.

Тут будто из воздуха возникает сам Александр.

И перед нами словно бы зажигается еще одно солнце. Сумрак рассеивается, день, до этого тусклый и серый, становится ярким, свет — золотистым. Я и не думал, что наш царь столь хорош — и это при явном отсутствии всяческого стремления как-то подать себя, приукрасить. Он в простом кавалерийском плаще, без каких-либо знаков отличия или царских регалий, но вовсе не так мал ростом, как утверждают досужие болтуны. Я в полном шоке, я, кажется, не был бы более потрясен, даже если бы вдруг увидел перед собой кого-либо из легендарных героев — Персея, Беллерофонта или самого Ахилла. Солдаты разражаются восторженными воплями, которые не стихают, хотя царь поднимает руки, призывая нас к тишине.

Александр улыбается. Стройный, подтянутый, гладко выбритый, он выглядит ошеломляюще молодым.

— Друзья! — читаем мы по его губам, поскольку звуки слов, разумеется, тонут в шуме всеобщего ликования. — Друзья, ну, пожалуйста, успокойтесь…

Когда рев стихает, Александр приветствует нас и сообщает, что мы уже не новобранцы, а полноправные солдаты действующей в сложных условиях армии. С момента прибытия в Артакоану нам будет начисляться боевая надбавка, все наши путевые расходы незамедлительно возместят.

Дальше мне, как и остальным, представляется случай воочию убедиться в правдивости людской молвы. Тут уже многие говорили, но я не очень-то верил, что Александр знает в лицо всех солдат. Всех до единого. Так оно и выходит. Ну, новички в этом деле, конечно, не в счет, но ветеранов из первой шеренги царь и впрямь безошибочно окликает по именам, а знакомясь с молодыми ребятами, тут же припоминает, кто из их родичей служит или служил у него, и, широко улыбаясь, призывает всех нас всегда и во всем равняться на своих уже овеянных воинской славой отцов и старших братьев.

— Поверьте мне, шансов проявить свою доблесть впереди еще много. Жарких сражений хватит на каждого… и добычи тоже!

Дав улечься новой вспышке восторга, Александр кратко обрисовывает ход нынешней кампании и очерчивает план предстоящих боевых операций. По его словам, масштабные действия как таковые близятся к завершению и все, что нам останется после них, — это преследовать уже разбитого, отступающего врага и охотиться за отдельными пытающимися скрыться вождями. Он обещает, что уже к осени мы покинем эту страну и двинемся в Индию, где нас ждут такие сказочные богатства, что перед ними померкнут даже сокровища завоеванной Персии.

— Однако, — добавляет Александр, — хотя все в основном уже сделано, пока противник, даже столь дикий и малоразвитый, не прекратил сопротивления, недооценивать его нельзя. Это было бы непростительной глупостью.

Тут лицо его суровеет. Он шагает к краю помоста, с которого, надо думать, в базарное время продувные распорядители с большой выгодой для себя ведут куплю-продажу пригоняемых со всех концов Азии лошадей, и, подавшись вперед, чтобы нам было получше слышно, принимается пояснять свою мысль.

— Друзья, хотя ваше пребывание на афганской земле пока еще нельзя назвать долгим, вы, конечно же, не могли не заметить, что мы ведем здесь войну, весьма отличающуюся от тех войн, о каких вы слышали дома. Может быть, некоторые из вас даже несколько разочарованы этим. Уж больно все вокруг не походит на триумфальный путь к воинской славе, по которому, никуда не сворачивая, мечтает твердой поступью двигаться любой солдат. Я отношусь к этому с пониманием, но и вы со своей стороны должны раз и навсегда уяснить для себя одну вещь. То, что здесь происходит, — это тоже война, и действия, предпринимаемые нами, оправданы стратегической необходимостью, а потому они так же законны, как и любые другие военные меры. Да, они сильно отличаются от привычных, но и сам этот край не похож на другие края, он населен племенами с особенным нравом, и склонять их к покорности мы должны отнюдь не теми способами, которые нам с вами по душе, а только теми, которые приведут нас к успеху.