На следующий день Оливер проснулся поздно после долгого,крепкого сна. В комнате никого не было, кроме старого еврея, который варил вкастрюльке кофе к завтраку и тихонько насвистывал, помешивая его железнойложкой. Он то и дело останавливался и прислушивался к малейшему шуму,доносившемуся снизу, а затем, удовлетворив свое любопытство, снова принималсянасвистывать и помешивать ложкой.

Хотя Оливер уже не спал, но он еще не совсем проснулся.Бывает такое дремотное состояние между сном и бодрствованием, когда вы лежите сполузакрытыми глазами и наполовину сознаете все, что происходит вокруг, и,однако, вам за пять минут может пригрезиться больше, чем за пять ночей, хотя бывы их провели с плотно закрытыми глазами и ваши чувства были погружены вглубокий сон. В такие минуты смертный знает о своем духе ровно столько, чтобысоставить себе смутное представление о его великом могуществе, о том, как онотрывается от земли и отметает время и пространство, освободившись от уз,налагаемых на него телесной его оболочкой.

Именно таким было состояние Оливера. Из-под полуопущенныхвек он видел еврея, слышал его тихое посвистывание и догадывался по звуку, чтоложка скребет края кастрюли, и, однако, в то же самое время мысли его былизаняты чуть ли не всеми, кого он когда-либо знал.

Когда кофе был готов, еврей снял кастрюльку с подставки наочаге, где она нагревалась. Постояв несколько минут в раздумье, словно не зная,чем заняться, он обернулся, посмотрел на Оливера и окликнул его по имени. Тотне отозвался — по-видимому, он спал.

Успокоившись на этот счет, еврей потихоньку подошел к дверии запер ее. Затем он вытащил — из какого-то тайника под полом, как показалосьОливеру, — небольшую шкатулку, которую осторожно поставил на стол. Глазаего блеснули, когда он, приподняв крышку, заглянул туда. Придвинув к столустарый стул, он сел и вынул из шкатулки великолепные золотые часы, сверкавшиедрагоценными камнями.

— Ого! — сказал еврей, приподняв плечи и скрививлило в омерзительную улыбку. — Умные собаки! Умные собаки! Верные доконца! Так и не сказали старому священнику, где они были. Не донесли на старогоФеджина! Да и к чему было доносить? Все равно это не развязало бы узла и ни наминуту не отсрочило бы конца. Да! Молодцы! Молодцы!

Бормоча себе под нос эти слова, еврей снова спрятал часы вто же надежное место. По крайней мере еще с полдюжины часов он извлек поочереди из шкатулки и рассматривал их с не меньшим удовольствием, так же как икольца, брошки, браслеты и другие драгоценные украшения, столь же искусносделанные, о которых Оливер не имел ни малейшего представления и даже не знал,как они называются.

Положив обратно эти драгоценные безделушки, еврей достал ещеодну, умещавшуюся у него на ладони. Очевидно, на ней было что-то написано оченьмелкими буквами, потому что он положил ее на стол и, заслонясь рукой от света,разглядывал очень долго и внимательно. Наконец, он спрятал ее, словноотчаявшись в — успехе, и, откинувшись на спинку стула, пробормотал:

— Превосходная штука — смертная казнь! Мертвые никогдане каются. Мертвые никогда не выбалтывают неприятных вещей. Ах, и славная этоштука для такого ремесла! Пятерых вздернули, и ни одного не осталось, чтобызаманить в ловушку сообщников или отпраздновать труса!

Когда еврей произнес эти слова, его блестящие темные глаза,рассеянно смотревшие в пространство, остановились на лице Оливера. Глаза мальчикас безмолвным любопытством были прикованы к нему, и, хотя их взгляды встретилисьна одно мгновение — на кратчайшую долю секунды, — этого было достаточно,чтобы старик понял, что за ним следят. Он с треском захлопнул шкатулку и,схватив хлебный нож, лежавший на столе, в бешенстве вскочил. Но он трясся всемтелом, и Оливер, несмотря на ужасный испуг, заметил, как дрожит в воздухе нож.

— Что это значит? — крикнул еврей. — Зачем тыподсматриваешь за мной? Почему не спишь? Что ты видел? Говори! Живей, живей, еслитебе дорога жизнь!

— Я больше не мог спать, сэр, — робко ответилОливер. — Простите, если я вам помешал, сэр.

— Ты уж час как не спишь? — спросил еврей, злобноглядя на мальчика.

— Нет! О нет! — ответил Оливер.

— Это правда? — крикнул еврей, бросив еще болеезлобный взгляд и приняв угрожающую позу.

— Клянусь, я спал, сэр, — с жаром ответилОливер. — Право же, сэр, я спал.

— Полно, полно, мой милый, — сказал еврей,неожиданно вернувшись к прежней своей манере обращения, и поиграл ножом, преждечем положить его на стол, словно желая показать, что нож он схватил просто длязабавы. — Конечно, я это знаю, мой милый. Я хотел только напугать тебя. Тыхрабрый мальчик. Ха-ха! Ты храбрый мальчик, Оливер!

Еврей, хихикая, потер руки, но тем не менее с беспокойствомпосмотрел на шкатулку.

— Ты видел эти хорошенькие вещички, мой мальчик? —помолчав, спросил еврей, положив на шкатулку руку.

— Да, сэр, — ответил Оливер.

— А! — сказал еврей, слегка побледнев. — Это…это мои вещи, Оливер. Мое маленькое имущество. Все, что у меня есть, чтобыпрожить на старости лет. Меня называют скрягой, мой милый. Скрягой, только ивсего.

Оливер подумал, что старый джентльмен, должно быть, и всамом деле настоящий скряга, если, имея столько часов, живет в такой грязнойдыре; но, решив, что его заботы о Плуте и других мальчиках связаны с большимирасходами, он бросил почтительный взгляд на еврея и попросил разрешения встать.

— Разумеется, мой милый, разумеется, — ответилстарый джентльмен. — Вон там в углу, у двери, стоит кувшин с водой. Принесиего сюда, а я дам тебе таз, и ты, милый мой, умоешься.

Оливер встал, прошел в другой конец комнаты и наклонился,чтобы взять кувшин. Когда он обернулся, шкатулка уже исчезла.

Он едва успел умыться, привести себя в порядок и, поуказанию еврея, выплеснуть воду из таза за окно, как вернулся Плут всопровождении своего бойкого молодого друга, которого накануне вечером Оливервидел с трубкой; теперь он был официально ему представлен как Чарли Бейтс.Вчетвером они сели за завтрак, состоявший из кофе, ветчины и горячих булочек,принесенных Плутом в шляпе.

— Ну, — сказал еврей, лукаво посмотрев на Оливераи обращаясь к Плуту, — надеюсь, мои милые, вы поработали сегодня утром?

— Здорово, — ответил Плут.

— Как черти, — добавил Чарли Бейтс.

— Славные ребята, славные ребята! — продолжалеврей. — Что ты принес. Плут?

— Два бумажника, — ответил сей молодой джентльмен.

— С прокладкой? — нетерпеливо осведомился еврей.

— Довольно плотной, — ответил Плут, подавая двабумажника — один зеленый, другой красный.