— Да, верно, — капитан снял локоть с горла. — Верно. Зачем мусорам придумывать, мне и так по меньшей мере чирик отломится…

Шепелев сделал шаг к противоположной стене, положил ладони на камни, а на ладони лицо. Постоял в задумчивости, потом оглянулся, махнул рукой Кеменю:

— Иди сюда!

Капитан опустился на корточки, показал, чтобы то же самое проделал и сокамерник.

— Давай, помогай вспоминать, — на всякий случай понизил голос «Жох», — где и чего у них тут.

— Надумав?

— Я ж тебе говорил, мне, кроме вышака, ничего не осталось. А если ты не соврал, шанс нарисовался.

«Погоди, я тебе ненавязчиво втолкую, что шанс верный, — проговорил про себя капитан, — что такого фарта может больше и не быть, фарта, о котором, заметь, ты, ты и никто другой мне сообщил».

Вновь пригодилась щепка. Ее заостренный край оставлял на камне тусклые полосы. Полосы быстро пропадали, но дело свое делали — обозначали коридоры, лестницы. Щепка вычерчивала прямоугольник двора с кружка́ми, показывающим ворота, и с крестами, обозначающими вышки. Сокамерники делились друг с другом тем, что запомнили: когда их приводили, выводили, переводили, водили по коридорам.

Капитану не составляло большого труда догадаться, что творится сейчас в голове у Кеменя. Должно твориться то же, что происходит с раковым больным, которому врачи объявили приговор, но вдруг он узнает о знахаре, вроде бы заговаривающем любого больного. Ехать или не ехать? Умом-то понимаешь, что ничего из этой затеи не выйдет, что, скорее всего, просто выкинешь денежки на очередного шарлатана. Но ведь жить-то очень хочется. А это какой никакой, но шанс, иначе без вариантов в могилу.

И Кеменю светит — о чем он знает, о чем ему сегодня лишний раз напомнили на допросе — если не вышка, то уж верный четвертак. «Двадцать пять по зубам». Как врагу народа и участнику антисоветского вооруженного заговора. Понятно, ни в тюрьму ему неохота, ни к стенке вставать желания мало. И тут вдруг замаячил шанс… Вор по кличке Жох собирается в рывок, и если его слушать, то не такой уж безнадежной начинает прорисовываться ситуация. И ведь этот человек уже однажды сбегал — такое тоже должно приходить в голову Кеменю. Правда, не из тюрьмы, а из лагеря, но ведь сбежал! Значит, все-таки можно удирать из «энкаведешных» застенков!

— А якщо всередину заженуть… в середину загонят пострилами? — спрашивает Кемень.

«Ну, вот ты и созрел», — усмехается про себя Шепелев.

— Тогда можно взять заложника, — отвечает «Жох».

Давить на украинца никто не собирается. Еще чего. Сам попросится.

Они продолжали выстраивать план. Кемень сам того не замечая уже втянулся в обсуждение побега, словно его участие в нем вопрос обговоренный и утвержденный.

В мыслях они уже вышли за стены тюрьмы, когда послышались шаги надзирателя.

Пока от украинца требуется немного.

— Пойдешь первым, осмотришься. Если без изменения, то дашь знать. Давай! Пошел!

Капитан толкнул Кеменя по направлению к двери. Она открылась.

— Первый на выход!

Первый уже готов был к выходу.

В том, что в их карцере не стояло обыкновенной параши, а заключенных поодиночке выводили на оправку в туалет, общий и для надзирателей и для арестантов, виновато было подпольное расположение карцера и узкая длинная лестница. Лестница — единственное, что связывало подвал с остальной тюрьмой и с волей.

Первого заключенного вывели для вечернего отправления естественных надобностей. Второй заключенный остался в камере и не сомневался уже, что Кемень увидит то, что должен увидеть. Выяснится, что один из надзирателей по-прежнему пребывает в пьяной отключке и их охраняет всего лишь один человек. Так и вышло. Вернувшийся украинец, войдя в камеру и уступая дорогу к двери своему сокамернику, едва заметно кивнул. Ну вот, пришла пора капитану выходить и действовать…

* * *

Дверь скрыла от Кеменя происходящее в коридоре.

Что должно происходить по распорядку, известно. Заключенный выходит, держа руки за спиной, отходит на пять шагов вдоль стены, останавливается, поворачивается лицом к стене. Все это время надзиратель, держась за револьвер, наблюдает с безопасного расстояния. Потом только возвращается к открытой двери, запирает ее. Отработанный годами, автоматически исполняемый ритуал. Вот автоматизм и должен стать ахиллесовой пятой. Ведь сегодня сложилась необычная ситуация. Напарник первого надзирателя не страхует его у решетки. А первый же будет действовать, как всегда, не приучен по-другому. Так должен думать тот, кто назвал себя Кеменем. А еще о том, что отчаяние и безысходность творят чудеса, они должны помочь вору. Вор собирался напасть, когда надзиратель вставит ключ в скважину, то есть когда займет руки делом. И надзиратель не должен успеть выхватить револьвер до того, как вор бросится на него. Правда, кобура надзирателя обязана быть расстегнута. Кемень вслушивался в звуки за дверью и приближался к выходу из карцера мелким крадущимся шажком…

Он вздрогнул и отпрыгнул, когда дверь открылась.

— Иди сюда, фраер! — в дверной проем заглянул вор. — Помогай!

Кемень выбежал за порог, увидел лежащего на полу надзирателя, подхватил его за гимнастерку, и вдвоем с «Жохом» они затащили его в карцер.

— Вбив? — спросил украинец.

— Оглушил, — ответил вор, расстегивая на лежащем ремень. — Сапоги стаскивай, твою мать! Не стой!

— Я з тобою, — решительно произнес Кемень.

— Лады, — согласно кивнул «Жох». — Тогда шевелись, фраерок!

Затихла одна тревожная струна внутри капитана. «А мог бы он поступить по-другому, то есть наотрез отказаться от побега? Точный расчет точным расчетом, однако у каждого свои баклажаны в голове. И тогда бы операция по внедрению завязла бы, как машина в песке». Замолчала всего лишь одна беспокойная струна, но она была далеко не единственной.

— А може його… того, — стянув с неподвижного надзирателя штаны, Кемень чиркнул большим пальцем себе по горлу.

— Зачем? — «Жох» напяливал гимнастерку поверх своей одежды. — Мы его запрем в камере, и чем он будет опасен? И потом запомни, я вор в законе и на мокруху иду, когда выхода нет. Просто так людей мочить западло.

Натянув штаны и сапоги, застегнув ремень и напялив фуражку, лженадзиратель «Жох» приказал подельнику:

— Давай на выход, фраерок. Руки за спину, чтоб все натурально.

Они вышли в ярко освещенный коридор, двинулись по нему к решетке, отделяющей зековскую часть подвала от надзирательской. За решеткой стояла тумбочка, на которой сейчас покоилась голова сидящего на стуле пьяного охранника.

Еще во время обсуждения побега украинец поинтересовался у вора, не мыслит ли тот выпустить заключенных из двух других камер их закутка, на что получил ответ: «Чтобы уж точно тогда привлечь внимание и чтоб всех рядышком положили. И сколько времени ухайдакаешь на возню с ними!»