А надзиратель сделал вид, что вглядывается в идущих к нему людей. Опять же изобразил он это с перебором — наклонившись вперед, сощурившись. Еще бы руки биноклем сложил, разозлился капитан. Так любой дурак липу учует. И Шепелев припустил, бегом преодолевая последние метры до решетки.

— Стоять, на пол, на пол! Не двигаться! — Капитан выпрямил перед собой руку с револьвером. Дуло смотрело в грудь человеку по ту сторону перегородки.

На пол охранник не опустился, а вскинул руки вверх. Видимо, не слушал он, что приказывают, а действовал так, как с ним отрепетировали. Капитан просунул наган сквозь прутья, поднял ствол, целясь теперь в голову надзирателя.

— Открывай! Живо! Убью, сука! Мне так и так вышка! Ну, быстро!

«Точно убью, — злился капитан, глядя на то, как неправдоподобно дрожит этот актеришка, словно на него напал приступ малярии, зачем-то вертит головой. — Он, наверное, себя возомнил Николаем Крючковым. Ведь погубит меня, сволочь. Потом Кемень вспомнит всю эту комедию, осмыслит…»

А Кемень прилип к прутьям рядом с бывшим сокамерником и тоже наблюдал во все глаза за длинным и тощим человеком (каких обычно зовут во дворах жердяями) в форме внутренних войск НКВД. Надзиратель тянуть с раздумьями, слава богу, не стал, опустил руку к цепочке, отходящей от ремня и скрывающейся в кармане штанов, сделал вид, что не может вытянуть за нее связку ключей, нервная дрожь, дескать, мешает. На миг его дрожь прошла, сменившись ненаигранным удивлением. Шепелев по направлению его взгляда догадался, чем могло быть вызвано то удивление — страж углядел подушку. Она не вязалась ни со сценарием, ни со здравым смыслом.

— Живо, убью, падла! — грозно прошипел «беглец» с наганом. Поторопил и в уме: «Ну, шевелись, давай же!»

Наконец надзиратель управился с доставанием ключей. Подошел вплотную к решетке. Больше капитан терпеть его актерство не собирался. Переложив револьвер в левую руку, Шепелев выдрал правой ключи из надзирательских пальцев.

Сообразить, какой из трех ключей подходит к замочной скважине, большого ума не потребовало. Щелкнул механизм запора. Шепелев толкнул решетку и прорвался на ту сторону. За ним метнулся в проем и Кемень. «Извини, парень, что не по сценарию», — капитан пихнул наган под ремень, схватил охранника за гимнастерку и крепко приложил головой о прутья коридорной перегородки. И добавил для надежности локтем по затылку. «Извини, парень, не твоя вина, хотя и твоя тоже. Но дело дороже твоей разбитой физиономии и даже сотрясения мозга. Если все обойдется, отмечу тебя в рапорте как героя. Ежели, конечно, сам доживу до составления того рапорта».

— Подушку сюда! — Капитан вынул наган из-под ремня. Взял протянутую подушку, нагнулся к действительно потерявшему сознание охраннику, приложил подушку к груди лежащего, утопил в ее мякоти револьверный ствол и выстрелил. Выстрел прозвучал как падение с тумбочки на пол стопки тяжелых книг. После чего стрелок вытянул из третьей по счету кобуры третий по счету наган.

— Этого надо было валить, — пояснил капитан своему напарнику по имени Кемень. — Его оставлять позади было опасно, а ну как шуметь бы стал, — револьвер отправился во второй карман брюк. — Вперед! Шапку пониже надвинь, и голову наклони, чтоб подбородком не светить.

— Дай наган, — вдруг вцепился в капитана Кемень. — Як я без зброи. Дай!

По тону, крепости хватки и дикому блеску в глазах стало ясно, что украинец не отстанет.

— На, — «вор» протянул наган, что держал в руке. Тот, из которого только что стрелял в надзирателя.

Они пошли по коридору, оставляя позади себя решетку, распростертого возле нее человека, валяющуюся рядом на полу фуражку с синим суконным верхом и краповым околышем, стул и тумбочку, на которой стоял местный телефон и лежала книга сдачи-приема дежурств.

Они, конечно, пошумели, но вряд ли звуки могли достичь чьих-либо ушей — коридор длинный, потом еще идет подъемчик в пять ступеней, выводящий в некий предбанник. А уж оттуда две дороги: направо — вход в собственно тюрьму, налево — выход в тюремный двор, разумеется, через пост. Куда путь держать — с этим вопросов нет. Однако вот тут встает проблема, которую товарищу Шепелеву необходимо разрешить за оставшиеся метры пути. Щетина на их физиономиях, о которой они с товарищем Адамцом не подумали заранее. Случается такое на их невидимом фронте, особенно когда разрабатываешь детали наспех.

Дежурный на посту должен сделать вид, будто не находит ничего странного и необычного в том, что два надзирателя идут на улицу. И это бы ладно, но с такими мордами к службе не допускают. А тут целых два небритых типа. Вряд ли господин Кемень проглотит эту баланду. Доверчивость его не может распространяться столь безгранично. И если его что-то насторожило, а убийство охранника не сняло эту настороженность, он, конечно, воспользуется помощью органов и вырвется на свободу, где немедленно избавится от подставного спутника. Хорошо, если избавится, просто удрав. А то ведь и попробует грохнуть лжевора. И вся игра насмарку, и враг окажется на свободе, и сам сыграешь в деревянный ящик.

— Спрячь в кобуру, — Шепелев увидел, что его новый друг держит оружие в руке. — Так тут не ходят. И без нужды не дергайся. Только, если выбора не оставят.

Пять ступеней, до которых необходимо найти решение, угрожающе надвигались.

— Стой! — капитан уцепил спутника за рукав гимнастерки. — Нельзя!

— Що? — попытался выдернуть рукав.

— «Що»! — передразнил «вор». — На меня глянь, — он провел пальцами по подбородку. — И у тебя та же волосня. Туфтой разит. Да нас с тобой за версту раскусят. Усваиваешь?

— Ну? Назад? — Кемень иронически скривил губы. — Будемо битися.

«Да, его глаза не обманывают, как есть фанатик. Он не сегодня приготовился помереть за правое дело украинского национализма. На руку мне его фанатизм? А пес его знает, разберемся».

— Побиться успеем. Слушай сюда, фраер. Есть мысль. Если чего умнее выдумаешь, буду рад…

Не позже, чем через две минуты, в короткий, но широкий промежуток между выходом в тюремный двор с будкой дежурного перед ним и дверью, отсекающей тюремные помещения от остального мира, вышли двое. Первый шел понурив голову, с отведенными за спину руками, то есть так, как положено передвигаться заключенному в тюремных стенах. На нем был пиджак, но при форменных брюках, заправленных в яловые сапоги. В руках, прижатых к копчику, он держал свернутую гимнастерку. За ним, заслоняемый спиной от взгляда из дежурки, держался на расстоянии чуть менее положенного человек в форме внутренних войск НКВД. Пара уверенно приближалась к посту перед выходом во двор. Приблизилась, и из-за спины первого вырвался человек в форме, распахнул дверь будки дежурного, зажал рот бритому, похожему на казаха человеку и приставил дуло нагана к его горлу.

— Дернешься, крикнешь — убью, — капитан подмигнул тому, кому эти слова предназначались. — Пошли в подсобку.

— Да, — вспомнил Шепелев, когда дежурный поднялся со своего стула, — фуражку оставь.