«Как же вы так, Антон Ильич, полетели на завод, а на завод-то и не попали?! Извольте объясниться!»

В отчаянии он набрал номер Ивана Игнатьевича, единственного, с кем можно было поделиться бедой и спросить совета. Иван Игнатьевич сразу смекнул, что к чему, и ответил строго:

– Молчи, Антон. Сиди и не высовывайся. Вот увидишь, все обойдется. А если что, скажешь, что на заводе он был, да за обедом выпил лишнего, вот и подзабыл. Я тебя поддержу. И не переживай ты так, велика ли беда – какой год уж приезжают, а проку от них не было и нет.

Слова эти Антона Ильича не слишком утешили, однако избавили от необходимости предпринимать что-либо самому.

Наконец настал день, когда Алексей Евсеич попросил его к себе в кабинет.

Как на виселицу побрел Антон Ильич, бледный, измученный, поддерживаемый одной лишь мыслью, что всё так или иначе закончится.

– Ну, скажи мне, Антон Ильич, что ты там с этим англичанином сделал? – сходу спросил Алексей Евсеич.

– Да ничего не делал… Алексей Евсеич… Он сам… Слабый он какой-то…

Алексей Евсеич засмеялся.

– Слабый – не слабый, а контракт нам пробил.

Антон Ильич поднял глаза на начальника.

– Да, вот, представь себе! Хвалит тебя что есть мочи, и завод, и материал наш, говорит, дураки были, что столько времени потеряли, давно работать уже могли бы.

Антон Ильич смотрел на Алексея Евсеича в оцепенении.

– Я и сам не сразу поверил, подумал, что-то здесь не так, да нет же, сегодня договор прислали на первые поставки, вот, полюбуйся, – он протянул Антону Ильичу бумаги, – да ты приложение-то почитай, цифры-то какие, а?

Цифр Антон Ильич не разглядел, вероятно, от волнения строчки сливались и набегали одна на другую, но начальнику поверил на слово.

– Ну ты молодец, Антон Ильич, ничего не скажешь, такую глыбу с места сдвинул! Не ожидал, признаюсь, уж и не надеялся! За мной дело не станет, отблагодарю, об этом не беспокойся…

Вечером того же дня, когда Антон Ильич был уже в дверях, собираясь домой после неожиданно приятного, но весьма утомительного дня, его окликнул Алексей Евсеич. Сердце у Антона Ильича по привычке сжалось и тут же гулко застучало.

– Послушай, Антон Ильич, что там за дурацкая история с вещами этого Мак’Кэнахью вышла?

Антон Ильич в недоумении пожал плечами.

– Они там целое письмо прислали: за сувениры, говорят, большое спасибо, а вещи очень просим вернуть – фотоаппарат, часы, галстук, портфель с документами… его что, обокрали там что ли?

– Ну что Вы, Алексей Евсеич, как можно-с…

– Разберись с этим сам, Антон Ильич, будь добр, ты с ним хорошо контакт наладил, пусть уж человек не останется на нас в обиде.

– О чем речь, Алексей Евсеич, завтра же все уладим.

В комнате для забытых вещей лучшей гостиницы города, где останавливались мистер Мак’Кэнахью и Антон Ильич, оказались двое часов, два фотоаппарата, несколько портфелей и папок с документами и большой выбор всякого рода мужских галстуков.

Антон Ильич распорядился выбрать из вещей те, что получше, и срочно передать ему в Москву. От себя лично он купил большую подарочную бутылку водки и с запиской «Другу Дональду на память о поездке в Россию от Энтони» отправил посылку в Англию на адрес Мак’Кэнахью.

Поезд мерно стучал колесами, прокладывая дорогу сквозь ночные чащи, окутанные снегом. В вагоне давно уже стихло, лишь изредка в коридоре раздавались чьи-то приглушенные голоса да хлопанье дверей.

И мягкий стук колес, и это шебуршанье за дверями купе, и наступающая затем тишина ласкали ухо Антона Ильича, за давностью лет позабывшего очарование железнодорожных путешествий.

Пейзаж за окном искрился нетронутой белизной; свет фонарей, проплывавших мимо, озарял купе то желтыми, то бледно-фиолетовыми вспышками, и Антон Ильич ловил эти мгновения, чтобы вновь и вновь полюбоваться милыми чертами своей спутницы на соседней полке: она спала, закутавшись в одеяло и подперев голову прелестным кулачком с маленькими, блестящими ноготками. Глядя на ее чуть приоткрытый во сне ротик, на две четкие, плавные линии бровей, на рассыпавшиеся по подушке русые волосы, Антон Ильич, уже в который раз, чувствовал в себе готовность отдать полжизни, только бы эти сладостные минуты длились вечно…

Чем ближе к Северной столице, тем яснее вырисовывались в его воображении перспективы этой романтической поездки. Охваченный радостными предчувствиями, от счастья сам не свой, он почти не сомкнул глаз, лишь временами забываясь легким, поверхностным сном, прерываемым то скрежетом состава, то пронзительной мыслью.

Для завтрака Антон Ильич выбрал небезызвестное в Петербурге «Le Garson» и не ошибся. Расположенное на расстоянии недлинной прогулки от Московского вокзала, претенциозное, подражающее стилю парижских кафе времен импрессионистов, оно выгодно отличалось от похожих друг на друга городских забегаловок, тут и там поджидавших едва проснувшихся и дрожащих от холода гостей.

Несмотря на начало марта, ничто здесь не говорило о приходе весны: кругом лежал снег, и в воздухе было по-зимнему морозно. Однако в душе Антона Ильича цвела сирень, и пели соловьи. Взгляд его, устремленный к предмету обожания, светился нежностью и теплотой, и сам он источал ту степень довольства собой и всем, что его окружало, какую принято именовать совершенной гармонией между внутренним миром и внешним или, попросту говоря, счастьем.

Взошедшее солнце окрасило здания в серебристые и желтые тона, до сих пор пустынный Невский заблестел и оживился, утро было ясным и солнечным, под стать настроению Антона Ильича. День только начинался.

Впереди их ждал Эрмитаж, затем обед в «Моцарте» (столик у окна был забронирован еще неделю назад), в семь часов представление в Музыкальном театре (билеты на спектакль лежали у него в кармане), потом ужин, напоследок – чашечка кофе и блинчики, пропитанные апельсиновой цедрой, какие подают только здесь, в кофейне на Невском, после – дорога домой, а там… У Антона Ильича дух захватывало, и кровь бросалась в голову при этих мыслях.

Самое важное событие было еще впереди, и в преддверии него Антон Ильич наслаждался каждым мгновением сегодняшнего утра. Душа его желала лишь одного – чтобы этот день никогда не кончался.

Завтрак между тем завершился, настал час вкусить пищи духовной. Антон Ильич попросил счет, его возлюбленная, разрумянившаяся и сияющая, отправилась прихорашиваться в дамскую комнату. Проводив ее взглядом, полным умиления, Антон Ильич полез в карман за кошельком.

Он пошарил рукой в одном кармане, затем в другом, но оба были пусты. Быстро проверив другие свои карманы, он обнаружил лишь несколько купюр на мелкие расходы в кармане пальто. Антон Ильич огляделся вокруг, посмотрел на пол около своего кресла – не обронил ли здесь – но нет, кошелька нигде не было. В глазах у него потемнело, соловьи в душе умолкли, а сердце сжалось от страшной догадки – кошелек он потерял.