Денег, извлеченных из пальто, хватало, чтобы оплатить счет. Дрожащими руками Антон Ильич сунул купюры в книжку и, едва завидев возвращающуюся к столику девушку, помчался в уборную, вне себя от случившегося. Там он снял пиджак, тщательно ощупал его изнутри и снаружи, вывернул карманы брюк и даже проверил кармашек сорочки под свитером, которым никогда не пользовался.

Все, чем располагал Антон Ильич, было: мобильный телефон, паспорт, вложенные в него билеты на поезд, водительское удостоверение, взятое на всякий случай и вставленное в обложку паспорта, под удостоверением – пять сложенных вместе, мятых сторублевых купюр (Антон Ильич всегда держал их рядом с правами на случай штрафа) и билеты на вечерний спектакль.

Рассматривая все это богатство, он вдруг отчетливо вспомнил картину вчерашнего дня: как он собирался в дорогу, как освободил кошелек от ненужных кредитных карточек и визиток, как вытащил из бумажника паспорт и права, чтобы не носить с собой все документы, как дважды проверил, положил ли билеты, и как в этот момент его отвлек зазвонивший телефон и долгий, утомительный разговор, на некоторое время полностью занявший все его мысли. Тогда-то, вероятно, он по растерянности и оставил кошелек лежать на столе. Продолжая размышлять, Антон Ильич понял и то, почему он не обнаружил отсутствие кошелька раньше. В фирменном поезде, выбранным им самим, не пришлось оплачивать ни чай, ни постель, как это было в прежние времена. На столике с белоснежной скатертью, сервированном фарфоровыми чайными принадлежностями, их уже ожидал ужин, упакованный в одноразовые пакеты, и столовые приборы.

Итак, хорошего в этой ситуации было только то, что кошелек, скорее всего, не утерян, а, следовательно, все кредитки, карточки и деньги целы и невредимы. Впрочем, какая от этого польза теперь?

Антон Ильич, изо всех сил сопротивляясь готовому вот-вот нахлынуть на него отчаянию, пытался сообразить, как действовать дальше. Занять деньги? Но у кого? В этом городе у него не было ни друзей, ни знакомых. Честно признаться девушке, что забыл кошелек, и уповать на ее милосердие? Но что она подумает? Стыд и срам! После такого позора о серьезных намерениях можно было забыть. При мысли о серьезных намерениях у Антона Ильича заныло в груди. Больше всего он не хотел ударить в грязь лицом теперь, когда все складывалось так хорошо.

Он расправил сторублевые бумажки и с грустью посмотрел на них. Может ли в наше время мужчина с пятью сотнями рублей в кармане надеяться произвести на даму благоприятное впечатление?

Однако иного выхода не было.

Вспомнив намеченные на сегодня мероприятия и прикинув предстоящие расходы, Антон Ильич решил внести некоторые изменения, которые помогли бы ему сохранить романтику поездки и учесть его новые финансовые возможности. Прежде всего, следовало заменить помпезный Эрмитаж чем-нибудь попроще, к примеру, Русским музеем – заведение не менее значимое по содержанию, но входные билеты туда, несомненно, на порядок дешевле, а добраться до него можно пешком, не тратясь на такси или другой вид транспорта. Вообще, пешие прогулки должны стать девизом сегодняшнего дня, подумал Антон Ильич, благо погода была на его стороне.

Обед он решил не отменять, ибо слишком много было рассказано об изысканной атмосфере «Моцарта», однако заказывать надо будет очень аккуратно, а вот от ужина придется и вовсе отказаться, как и от всяческих чашечек кофе, горячих булочек, сувениров на память и прочих мелочей. Слава богу билеты в театр были при себе, так что культурная программа на вечер оставалась в силе.

Уняв волнение и собрав все свое мужество, Антон Ильич вернулся к столику.

Тут он понял, что, предаваясь размышлениям, совершенно позабыл о времени. Настенька, от которой не укрылось нетерпение, с каким Антон Ильич внезапно переместился в уборную, теперь с неподдельным беспокойством интересовалась его самочувствием, вероятно, по-своему объясняя его долгое отсутствие.

Антон Ильич наслаждался музеем, как только мог.

Экспозиция была поистине великолепна и при других обстоятельствах пробудила бы в его душе трепетный восторг, свойственный всем тонким натурам, случись им очутиться рядом с творениями великих мастеров.

Но сегодня мысли Антона Ильича витали вдалеке от искусства. Правой рукой он беспрестанно поглаживал карман пиджака, в котором лежали бережно сложенные купюры, будто это могло придать ему уверенности в себе. Кляня себя за забывчивость, он повсюду, словно нарочно, встречал доказательства своей несостоятельности, будь то красочные календари с репродукциями картин, продаваемые в фойе, аромат горячего кофе, доносившийся из буфета, или продавец цветов, повстречавшийся им на выходе из музея.

Время медленно подходило к обеду.

В три часа изможденные долгой прогулкой по улицам и мостам, обдуваемым ледяным ветром, они уселись за ожидавший их столик ресторана, счастливые от возможности согреться и передохнуть. Ноги у Антона Ильича гудели. Пальцы рук окоченели от холода и едва сгибались, заледеневшая оправа очков больно давила на переносицу, из носу текло. Давно уже ему не приходилось преодолевать подобные расстояния пешком, да еще в такую стужу, но он бодрился и изо всех сил старался выглядеть беззаботным.

Ничего не подозревающая Настенька радовалась всему как ребенок и не скрывала своих чувств. Все было мило ее влюбленному сердцу – и музей, и картины, и город, и весна, но более всего восхищал ее Антон Ильич – и так состоящий из одних лишь достоинств и оказавшийся к тому же большим знатоком архитектуры и неутомимым путешественником.

Отрекомендовав Настеньке несколько блюд, которые, по мнению Антона Ильича, ей следовало обязательно попробовать, для себя он выбрал жареную картошку за пятьдесят девять рублей да стакан чаю. На изумление в глазах девушки Антон Ильич и рад был бы ответить, что всегда питается столь сдержанно, да вовремя опомнился: не далее чем в прошлую пятницу он пригласил Настеньку на ужин, где та стала свидетельницей его здорового мужского аппетита, подогретого длинным рабочим днем. Помнится, в тот вечер, не наевшись тарелкой мясной солянки и цыпленком с гарниром, он попросил принести пельмени и успокоился только когда съел внушительный кусок торта на десерт. Так что теперь не оставалось ничего иного, как поддержать предположение девушки о временных неисправностях в организме.

– Ак-климатизация… – пробормотал Антон Ильич.

И Настенька понимающе кивнула.

К началу спектакля Антон Ильич основательно проголодался.

На удачу, все представление сопровождалось довольно громкой музыкой, и потому урчание в его животе не доставляло беспокойств никому, кроме него самого – ему никак не удавалось унять мысли о еде и сосредоточиться на сцене. Перед глазами все еще стояло обеденное меню, в голове кружились запахи подрумяненной курочки и дымящейся ухи. Антон Ильич был вынужден признаться самому себе, что первобытная потребность утолить голод напрочь отбивает у него тягу к пище более высокого порядка.

Спектакль оказался длинным и закончился к началу десятого, но все равно до поезда оставалось еще целых полтора часа. Антон Ильич уж и аплодировал, покуда последний артист не скрылся за занавесом, и стоял в очереди в гардероб, и отлучался помыть руки, и перезавязывал шнурки на ботинках, словом, тянул время и так и эдак, пока не настала пора отправляться прямиком на вокзал.