— Но ты же видел, как сильно он скучает, когда мы не пускаем его к ним.

— Ты знаешь, что он бьет жену? — сказал отец Пола. — Мать Эндрю, он ее бьет.

— Пол, — сказала мать Пола, — почему бы тебе не подняться к себе? Сегодня я освобождаю тебя от посуды.

Пол вышел из кухни, но подниматься к себе не стал. Он подслушивал.

— Ты не должен говорить такие вещи в его присутствии, — прошептала мать.

— Почему? — спросил отец. — Может, он наконец перестанет его боготворить. Он должен знать всю правду.

Редко зависть Худшего отца к Лучшему отцу проявлялась столь открыто. Худший отец знал, что сын любит отца Эндрю гораздо сильнее, чем его. Он искренне считал, что как человек и как отец он много лучше и потому больше заслуживает любовь сына. Но добиться ее он мог, лишь став похожим на того, кого так ненавидел. Один из принципов отца Пола заключался в том, что нельзя навязывать другим свои принципы. Даже детям.

— Ты видела синяки у нее на лице? В смысле, когда он выпускает ее на улицу. Боже.

— Видела, — ответила мать Пола.

Пол вернулся на кухню.

— Я слышал, — сказал он. — Я слышал все, что ты сказал.

Отец вскочил.

— И я считаю, что это правильно, — сказал Пол. — Да, правильно, что он ее бьет.

— Нет! — крикнула мать Пола.

Отец подошел к Полу — разъяренный как никогда.

«Ударь меня, — молил Пол. — Ну пожалуйста, ударь меня».

Но отец, конечно, не ударил: он для этого был слишком слаб.

Здравствуй, свет любви прекрасный!

i

Мы сидели внутри большой зеленой короны. Когда приближаешься к ней, пешком или на велосипеде, кажется, что вся здешняя окрестность коронована. Сидя внутри короны, мы могли видеть Мидфорд. Корона покоилась, накренясь градусов на восемь, на самой высокой точке гребня Грейсэнд. На много миль вокруг она была самой большой летней драгоценностью, притягивающей взгляд. Но корона — не просто украшение монархии. В самом ее сердце мы разожгли костер. Почти прозрачный дым невидимым шлейфом стлался над верхушками деревьев. Это были дубы. Самые мощные во всем Мидфордшире. Идеальный круг из тридцати идеально одинаковых стволов, ветвей, веток и листьев. Между дубами росли деревья помельче. Роща возвышалась футов на пять над полем. Мы приходили сюда всегда, когда хотели сделать или обсудить что-то важное. Но мы не называли это место Короной. Мы называли его Фортом Деревá. Возможно, когда-то Форт Деревá был обнесен невысокой каменной стеной; но к тому времени, когда мы обнаружили его, никаких следов рукотворности не осталось. Чтобы проникнуть сюда, нужно было точно знать расположение Двери. Никак иначе пробраться в Форт Деревá было нельзя. Но внутри Форта пряталась тенистая поляна, в центре которой сейчас и пылал костер. Вокруг костра сидели мы. Дрова, которые разжег Мэтью, были сыроваты, и наш разговор поначалу окутывал серый дым, сопровождаемый энергичным потрескиванием. Мы обсуждали наши дальнейшие действия. Период усиленной подготовки, объявленный Эндрю, ничего не дал. По всей видимости, вынужденное отсутствие Пола вырвало частичку сердца из Лета и тем самым вырвало частичку сердца из Команды. Если бы Пол все время был с нами, мы бы чувствовали себя совсем иначе и занимались бы совсем иным. Во всех армиях наступает момент, когда бойцы устают от чересчур интенсивной подготовки. Войска становятся вялыми. Чтобы вырвать их из этого инертного состояния, нужны настоящие действия, настоящая опасность. Прошло уже две недели после освобождения Пола. Несмотря на кровавые брызги на одежде и последующие вопли родителей, он сумел избежать второго заточения. Мы разработали планы мести. Но осуществить их пока не могли: миновало слишком мало времени. Разрушения и смерть, что мы запланировали, слишком явно указывали на нас. Посоветовавшись с Полом, Эндрю решил, что нам требуется переждать не меньше месяца, прежде чем дать старт операции «Барсук». Операцию мы назвали так, потому что барсуки часто портят сады, а иногда даже убивают кошек В данный момент, а это был чертовски затяжной момент, мы выжидали. Неудивительно, что моральный дух Команды был столь удручающе низок

— Ну что ж… — сказал Эндрю, не собираясь признавать поражение.

Последние двадцать минут он пытался расшевелить наш вялый дух. Обычно харизматичному Эндрю сегодня едва удавалось удерживать наше внимание. Мы просто сидели и пялились в огонь. Как ни противно это признавать, нам было скучно: мы наскучили себе самим, мы наскучили друг другу, нам наскучило Лето, нам наскучила Команда. Но глубинная причина этой скуки была связана не с недостатком, а с избытком энергии. Если бы сейчас шла Война, у нас бы закружилась голова от прилива адреналина. Из всех эмоций молодым людям больше всего досаждает скука.

Был прекрасный августовский день, пятнадцать ноль-ноль. Редкие облачка плыли высоко в небе — апатично и далеко-далеко друг от друга. Ветерок дул столь слабенький, что лишь у самых хрупких созданий Природы имелись причины замечать его. Неощутимо дрожала паутина. Головки одуванчиков медленно поворачивались, равно как и секундная стрелка настоящих часов. Наверное, только мошкара могла воспринимать ветерок как некую силу.

— Пожалуй, пойду домой, — сказал Питер.

Он посмотрел на Эндрю, ожидая одобрения подобного поступка. Смелый ход со стороны Питера.

Сколь бы отчаянно ни сопротивлялся Эндрю, но в глубине души он чувствовал, что на сегодня с нас хватит. В Команде завелась задумчивая зараза апатии. Чтобы вновь понять, почему мы друзья, нам нужно было разделиться, добрести до ненавистных — по-разному — домов и устыдиться, что мы потеряли столько времени.

Если оглянуться назад, то станет понятным, что во многом столь бессмысленное времяпрепровождение объяснялось мстительным настроем Пола. Он затаил обиду. Он не собирался уступать. И Эндрю не собирался уступать. А Мэтью с Питером не могли признаться себе, что уступки необходимы, так или иначе, но необходимы. Открытого конфликта не было. Вопрос о том, кто должен уступить, Эндрю или Пол, не вставал. Они сидели на сухой траве, откинувшись назад — подальше от терпкого жара и невидимых языков летнего, залитого солнцем костра, словно их связывала одна лишь дружба, дружба такая сильная, что ее не было нужды демонстрировать.

Эндрю не спешил отвечать Питеру. Он боялся, что неудачный день будет воспринят как неудача глобальная. Отступление было вынужденным: Дюнкерк духа. Но Эндрю понял, что пытаться отрицать поражение этого дня, пытаться перейти в контратаку и потерпеть еще одну неудачу — значит выказать себя еще более неумелым вожаком, и тогда он станет чуточку уязвимее, чем прежде.

— Думаю, ты прав, — сказал Эндрю, — сегодня слишком жарко, чтобы что-то делать. Давайте рассредоточимся, сбор назначаю у Базового лагеря № 1 вечером в восемнадцать ноль-ноль. У меня есть новый план.