Но и дядюшке Луи я верила. Своими глазами видела, как тетушка Франсуаза, подбираясь к кусту погуще, вдруг начала дышать тяжелее, хвататься за грудь, за горло, и наконец сдалась. Не дошла до добычи буквально пары шагов, но, видимо, решила, что овчинка выделки не стоит.

Через полчаса, когда парочка лепесточников ушла подальше, обирая дальние кусты, я осторожно сходила к тому самому. Постояла возле него, подышала. Пожала плечами и за пятнадцать минут собрала полный мешочек черных липких катышков, ветки растения были ими буквально усыпаны.

В чем ценность этого добра, я не очень поняла. Но усвоила, что к проклятым садам за почками рискуют сунуться только совсем отбитые и отчаявшиеся — они же лепесточники и есть. Вроде как у этих товарищей самую чуточку получше с дыханием — на дольше его хватает. Но при этом в организме присутствует некий другой изъян, не дающий людям жить нормальной жизнью и заниматься приличным ремеслом.

Я так поняла, повышенная лохматость — один из признаков этого изъяна. Потому что мне издалека показали еще одну пару таких же товарищей — их пегие гривы мелькали над зеленью кустов, но к нам не приближались.

— Тута наш участок, сталбыть, — пояснил дядюшка Луи. И бесхитростно добавил: — Мы б и тебя шуганули, стукнутая ты какая-то и малец подозрительный. Да только роща наша на сходе лепесточников на троих дадена. А старый Франк взял да и помер. Ежели сами себе третьего не найдем — кого попало подсунут. Роща наша на почки хороша, давно на нее закатные чушки зуб точат, зашлют своего гаденыша, как пить дать, а мы и прогнать не сможем — не по-лепесточному это. Обчество осудит. А нам друг за друга держаться надо, иначе сгинем. Ну, и вот… ты первая пришла, мы тебя приняли, волоса разлохматили — все, боле чужих не надобно нам.

Я только хмыкнула про себя, но решила, что все логично. Даже у последних нищих бывает профсоюз. Вон «обчество» это и цену на почки держит, не позволяет демпинговать разным жуликам. Я так поняла, по свистку набегает несколько десятков таких вот лохматых леших и коллективно они способны затащить любого супостата поглубже к проклятым садам. А там бросят и даже если несчастный чудом выберется, больше он на территорию лепесточников под страхом плетки не сунется.

А насчет волос — ну, как разлохматили… мое короткое каре все равно не встало дыбом, так что до тетушки Франсуазы мне далеко. Но прическу «я у мамы дурочка» с горем пополам изобразить получилось. А балахон мне обещали справить, как побольше почек наберу — не бесплатно.

Я опять же не стала возражать — это хорошая маскировка и место, где на первое время можно отдышаться и понять, что же дальше. И обдумать возможность вернуться на родную Землю.

* * * * *

Сначала Луи с Франсуазой просто не поверили тому, что увидели. Я мысленно обругала себя за жадность — зачем было обдирать второй куст, ведь уже с первого я набрала столько, сколько заказывали лепесточники. Хорошо еще, ума хватило не бежать сразу с радостными воплями, чтобы похвастаться добычей. Я успела вернуться и проверить, как там мелкий. Он все еще спал, но мне показалось, что вот-вот проснется — выглядел он лучше, чем вчера. А еще довольно активно ворочался и сопел, даже похныкивал — точь-в-точь как племянник когда-то, верный знак, что дите вот-вот проснется и потребует завтрак.

Так вот, я даже посидела возле ямы, потом сбегала к ручью — он находился на самой границе пояса кустов, с внешней стороны, далеко от выжженной пустоши проклятых королевских садов. Пустая тыква от дядюшкиного вина очень пригодилась — я ее выполоскала как следует и набрала воды. А еще намочила рубашку — уж больно чумазым оказался мой найденыш после всех наших приключений. Руки так и чесались привести ребенка в порядок. Но купать в холодной воде я его не хотела — мало ли, простудится. Здесь не подземелье с его бассейном, там хоть ветра не было.

В общем, удалось сделать вид, что двойную норму почек я собирала долго. Но все равно лепесточники впечатлились. И не знаю, может быть, на радостях ничего не заподозрили. А может, сделали вид, решив как-то меня использовать в дальнейшем. Бдительность, короче, наше все. А в остальном — ну, что же. Я ведь лохматых местных обитателей не меньше хочу использовать для того, чтобы осмотреться, освоиться и сбежать домой. Так что пока мы квиты.

— Ну, ты шустра! — то ли недоверчиво, то ли восхищенно выдала тетушка Франсуаза и я поймала ее быстрый, острый и довольно молодой взгляд. И в который раз подумала, что с лепесточниками все не так просто, как они мне тут рассказали. — Ну, считай, лепешку и какой-никакой вялый бутон для твоего мальца заработала.

Она еще раз взвесила в руке мешочек с почками и о чем-то задумалась. Ее спутник в это время чем-то шуршал в самой глубине кустов. Потом вылез оттуда, держа в руках что-то вроде рыболовной сети, в которой запуталась груда мусора, листья и все те же вездесущие обломки веток.

— На-ка! — Он уверенно набросил эту странную конструкцию мне на плечи и на голову. — С нами пойдешь. Уж прости, девка, но странная ты, как до того края проклятого пустыря и обратно. Не оставлю я тебя тут одну, мало ли. И скупщика, опять же, проведать надо — чтоб знала, куда почки носить. Иной раз мы с бабкой приболеем, дык ты сходишь за троих. Давай, заматывайся как следует, чтоб ни штанов твоих бесстыжих, ни рожи гладкой не торчало.

— А ребенок? — Я держала хламиду на вытянутых руках и не спешила в нее заворачиваться.

— Так Франсуаза с ним останется, — ухмыльнулся леший. — Да ты не дергайся, девка, никто вам вреда не хочет. Такая, как ты, — находка. Дыхание у тебя долгое, даже среди лепесточников такие редкость. Мы с бабкой для вас лучший вариант, другие-то не пожалеют ни тебя, ни мальца, начнут в проклятые места на поводке водить и вытаскивать, тока когда рухнешь. Знаешь как? Пояс железный, а к ему веревку — за нее и вытянут. А нам такого не надо. Набираешь много — хорошо. Артельно мы тут — всем больше достанется. А жадобничать сверх меры — не про нас. Опять же, ежели совсем много станем скупщику притаскивать, вопросы пойдут. Оно надо нам? Мы тут живем бедно, зато спокойно. Пошли, пошли!

И он подтолкнул меня в спину, не забыв набросить мне на голову край маскировочной сети.

Я только вздохнула. Честно говоря, было страшно. Потому что в этом мире я словно котенок слепой, толком еще не разобралась. И выбора — доверять лешим или не доверять… нет у меня особенно. Куда я пойду одна, а тем более с больным ребенком?

Еще порадовалась где-то в самой глубине души, что мысли бросить мелкого даже не возникло. Значит, не совсем я падаль последняя — хоть это утешает. Всегда боялась обнаружить в себе больше страха и мелкой подлости, чем совести и нормального человеческого сострадания. А то читать про подвиги в трудные времена легко. И осуждать тех, кто струсил, проявил слабость или еще как напортачил, тоже легко. Особенно лежа на теплом диване с плюшкой в зубах.

А как оно на деле повернется — про себя заранее никто знать не может. Остается только надеяться, что не оскотинишься вкрай…

Поэтому я поколебалась да и пошла за лешим. Тетушка Франсуаза на моих глазах уже влезла в яму с листьями, где досыпал мальчишка. И взяла его на руки. Может, мне и показалось, но обращалась она с ребенком бережно, ласково и как-то… не по обязанности тепло. Трудно, конечно, по двум минутам наблюдения о таком судить. А что делать?