На пороге Курт обернулся и махнул Олафу:

— Береги себя!

— С меня должок при новой встрече — тэссера с самонастраивающимися струнами.

— Таких не бывает.

— Обратись к нашему общему знакомому, передай ему привет от меня, и он изобретет всё, что скажешь, — в голосе Олафа, несмотря на улыбку, послышалась легкая грусть.

— Я запомню, — отозвался тэссерист.

Вскоре со двора послышалось ржание лошади, цокот копыт и скрип груженой повозки. Юноша выглянул в окно и дождался, пока отъезжающие скроются из вида. Уже занимался рассвет. Ночного дождя, к счастью, не было. Дорогу не развезло. Уже к завтрашнему утру, а то и раньше, преступники окажутся у имперских законников.

Олаф поднял с пола магический плащ, отряхнул его и повесил на вешалку. Потом со вздохом принялся наводить порядок в трапезной. Вернул на место сдвинутые столы и валяющиеся скамейки. Сгреб в одну кучу разбитые черепки. Мусороверстки позаботятся о мелком соре, но им следовало помочь.

— А что со мной? — прошептал до этого момента безмолвный и неподвижный Угги.

Казалось, что к нему вернулось самообладание, он больше не плакал, согбенные плечи не сотрясала дрожь, руки крепко стискивали друг друга. Но горький запах заполнял все вокруг. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять его мысли. Империя не любит трехглазых и шестипалых. К таким людям у нее особое отношение. Тех, кто подобен Угги, дорога ждет лишь одна — в Темьгород. Если не удастся надежно спрятаться на задворках.

Спрятаться… На задворках… Но ведь он не мальчик. Жил где-то. Чему-то учился. Что-то делал. Пока Имперский Совет не настиг его и не отвесил пинка.

— Тебе сколько лет, Угги?

— Тридцать скоро.

Олаф удивился. Во-первых, тому, что только тридцать, потому что выглядел бедолага лет на шестьдесят. Во-вторых, что дожил до этого возраста незамеченным Имперскими службами.

— Откуда ты?

— Из пятнадцатого королевства.

— Откуда? — даже побывавший во многих землях проводник считал, что пятнадцатое королевство — ничто иное, как сказки. Ну, не может так быть, чтобы в одночасье все люди вдруг сошли с ума, забыли свой род, сожгли дома, урожай и полностью перебили друг друга, как рассказывали некоторые, перепив вина. Тем более, почему в эту бойню не вмешался Имперский Совет?

Угги мотнул головой. И рассказал, как мать его, совсем молоденькая, завернула в подол платья новорожденного сына и, полагаясь только на Жизнеродящую и удачу, перебралась в пятнадцатое королевство. Там лояльнее всего, по слухам, относились к таким, как её сын. И оказалось — слухи не обманули. Соседи сочувствовали, никто не рвался сообщить о малыше в Имперский Совет. Мать трехглазого даже умудрилась выйти замуж за умельца-пекаря, с которым и прожила до самой смерти. Едва в пятнадцатом началась смута, Угги, тогда уже — знатный повар, надумал перебраться в другие земли. Как оказалось — зря. Лучше бы сгинул вместе со всеми.

— Постой, когда это произошло?

— Я не знаю, сколько пробыл в подвале, — виновато пожал плечами несчастный.

— Я не о том, — отмахнулся Олаф, — когда пятнадцатое королевство перестало существовать?

Трехглазый нахмурился.

— Я, правда, не знаю, — прошептал проводник, присев на пол перед шестипалым. — Ходят только сказки…

— Пять лет уже как. Или шесть.

Олаф не верил ушам. В это время ему было лет тринадцать, его интересовали иные земли и королевства. Наверняка же, читал и про пятнадцатое? Должен был читать. Так почему же ничего не помнит? И не помнит не только он. Народ складывает сказки о событиях настолько давних, что они лишь смутно держатся в памяти. Или необъяснимы. Или укрыты магическим шлейфом.

Какой надо обладать властью, чтобы вот так взять и заставить забыть большинство людей о пятнадцатом королевстве? Наверное, Угги не единственный выживший? Есть ещё, кто бродит и пробуждает воспоминания?

— Подкормись тут. Потом сам решишь, куда идти, — юноша старался не смотреть на несчастного, иначе перехватывало дыхание. — Может, просто здесь останешься. Наймешь помощников, развернешься.

Угги быстро закивал головой. Его отчаяние иссякло и расцвело осторожным малиновым счастьем. У бедолаги даже хватило сил подняться на ноги и начать протирать ближайший стол. Поднявшись следом, Олаф хлопнул трехглазого по плечу и продолжил уборку. Когда трапезная приняла более или менее достойный вид, юноша вернулся в комнату, где его терпеливо ожидала Летта.

Девушка не спала. И открыла дверь, ещё до того, как нога Олафа коснулась последней ступеньки лестницы.

— Я же сказал, не открывать никому…

— Кроме вас, — Летта неожиданно приникла к нему и обняла так крепко, что у него опустились руки.

Каким бы могучим даром она ни обладала, эти несколько часов ей было очень страшно. Не за свою жизнь. За жизнь проводника. И эти чувства пахли железом и горькой полынью.

— Я бы не ушла. Стояла и слушала, что там внизу. Хотела спуститься… Но ведь песни для людей — они действуют на всех. Это опасно, — шептала девушка бессвязно.

— Ну, будет, будет, — Олаф погладил спутницу по голове, будто маленькую девочку. — Все обошлось. У меня оказались хорошие товарищи. Мы справились и без песен.

Летта, расслабившись, отстранилась от юноши и вернулась в кровать.

— Не думаю, что вам стоит ночевать в кресле. Тут вполне хватит места двоим, — пригласила сдержанно, хлопнув по второй половине постели.

Спорить молодой человек не стал. Мышцы ныли от усталости. Ссадина на скуле саднила. И кровать выглядела очень маняще. Олаф лег на свободную половину, укрылся одним из одеял и провалился в сон без сновидений. Теперь не мешал никакой запах. И даже тишина была не пугающей, а вполне нормальной предрассветной тишиной.

Молодые люди даже не подумали о том, чтобы закрыться на засов.

Когда Летта и Олаф проснулись, время подходило к полудню. Молодые люди разоспались в неге привальных перин, чистого белья и утренней свежести, приникающей из приоткрытого окна. Девушка вырвалась из сновидений немного раньше, но некоторое время лежала без сна, не желая будить проводника. Олаф проснулся, ощутив её взгляд. Он, благодаря привычке, проворно вскочил на ноги, стараясь не замечать ноющую боль в мышцах, и начал перебирать свои вещи.

Гибких, волосатых, жестких мыльников на привале не водилось — одежда так и осталась грязной и мятой. Но зато имелась ванная комната, в которую по скрытым в стенах трубам поступала тёплая вода. Хотя бы умыться можно с удобствами. Что молодые люди и сделали по очереди.

Когда из ванной комнаты вышел юноша, девушка, сидя на краю кровати, еще расчесывала гребнем влажные волосы. Они струились водопадом, закручиваясь на концах мелкими спиральками. Если Летта и обладала красотой, вся она концентрировалась в них. Волосы впитали в себя румянец, зелень глаз, черноту ресниц и бровей. В этом обрамлении лицо Летты выглядело еще более бесцветным. Она казалось бесплотным призраком, которого держат на этой земле одни тяжелые косы. И, проводя по ним гребнем, девушка словно строила мост между небытием и жизнью.