Утром наши постовые высмотрели немцев. Мы с большим удовлетворением наблюдали, как они крадутся под стеной, как передвигаются короткими перебежками, на большом расстоянии друг от друга, как прячутся. Они нас боялись!

Мы получили записку с арийской стороны. Оказывается, на Окоповой улице был подкоп, которым пользовались еврейские пекари. С арийской стороны передавали муку, а обратно — выпекавшийся в гетто хлеб. В записке говорилось: «Связь установим завтра ночью на Окоповой». Мы поставили там наблюдательный пост. Они прождали до утра, но из-за стены никто не появился. Мейлаха Перельмана, одного из постовых, ранили в живот, когда они уже оттуда уходили. Он дополз до Милой, 18, где оставался до самого конца. Сгорел живьем вместе с домом, его крики долго были слышны. Маша говорила, что до сих пор их слышит.

Следующая ночь: к нам на Францисканскую пришли Анелевич, Мира Фухтер и Целина. Пробыли целые сутки. Вечером Анелевич с Мирой вернулись на Милую, а Целина осталась с нами. Она меня слушалась.

До вечера никто с Милой к нам не пришел, так что около полуночи мы впятером отправились к ним. Помню, что со мной пошли Целина и Янек Биляк. Было темно. По дороге мы вдруг почувствовали, что Целины с нами нет. Над ней сломалась полусгоревшая балка, и она свалилась в подвал. Пришлось ее вытаскивать. На Милой — полная тишина, это производило странное впечатление. Мы несколько раз повторили пароль («Ян»), но не услышали отзыва («Варшава»). Вдруг из-под какой-то двери выкарабкалось человек пятнадцать. Только от них мы узнали про самоубийство, к которому призвал Юрек Вильнер, потому что из окруженного бункера якобы не было выхода. Но эти все-таки нашли выход и теперь в подробностях рассказывали нам, кто кого в какой момент застрелил и когда кто сам застрелился.

Что было дальше, я уже много раз рассказывал. В частности, о том, как неожиданно объявился Казик, которого я раньше отправил на арийскую сторону и который нашел для нас путь выхода из гетто.

Приезжаем утром в Ломянки[51]. Среди бела дня проехали через всю Варшаву в открытом кузове грузовика. В небольшом лесочке встретились с группой (человек сорок), которая раньше вышла с территории Тёббенса и Шульца. Вместе нас около семидесяти человек. Лесок молодой, редкий, низкий, место очень опасное. Днем из Варшавы приезжают Целеменский и Антек. Я говорю Целеменскому, что они должны срочно связаться с АК и увести отсюда людей в безопасное место. Кричу на него, что надо торопиться, пускай немедленно отправляется в Варшаву. Целеменский передает мое требование Фейнеру, но добавляет, что «Марек пал духом». Под утро Целеменский возвращается к нам с запиской от Грота: «Идите в Вышков, там вас ждут наши отряды». Еще рано утром Кайщак принес хлеб, и семьдесят человек двинулись в Вышков. При переправке через Буг неизвестно при каких обстоятельствах погибла группа Мердека Гроваса в десять человек.

Мы с Целиной вернулись в Варшаву. А наши партизанили под Вышковом почти целый год. Потом те, кому удалось уцелеть, тоже вернулись в Варшаву.

Судьбы их в Варшаве сложились по-разному. Часть погибла, сражаясь в Варшавском восстании, некоторые были убиты повстанцами. Пережили восстание не больше десяти человек, и все они очень скоро нелегально уехали — кто в Швецию, кто в американскую зону в Германии.

Варшавское восстание описывалось многократно, с разных позиций, и мне было бы нечего добавить, если б не то, что моя ситуация как его участника отличалась от ситуации большинства повстанцев. У меня был повстанческий мундир с бело-красной повязкой на рукаве и оружие, но моя еврейская физиономия определяла отношение ко мне людей, с которыми я сталкивался. Хорошее и плохое. Доброжелательное и неприязненное. Я описал все что мог, возможно, без ладу и складу, но это — клочки моей памяти.

Мы с Антеком и Целиной тогда жили на улице Лешно, во флигеле дома рядом с евангелической церковью, в одной из двух квартир на третьем этаже. В одной комнате этой квартиры профессиональным каменщиком была по всем правилам сложена дополнительная стена, за которой образовался тайник. Квартиру «прикрывала» Марыся Савицкая, которая вместе со своей тетей, Анной Вонхальской, участвовала в организации нашей жизни на арийской стороне. «Прикрывала» значит снимала на свое имя, ну и приходила к нам туда, приносила еду и новости. В тот день она пришла еще засветло и сказала, что на углу Желязной и Твардой задаром раздавали «Информационный бюллетень»[52]. Она слышала, что напечатано 50 тысяч экземпляров, но все уже успели разобрать, и ей ни одного не досталось. На Вольской она видела едущие в направлении Ловича немецкие подводы, они везут мебель, узлы и раненых солдаты. Настроение в городе удивительное, все радуются. Хотя, по слухам, мобилизация в очередной раз была отменена и вроде бы неизвестно, что начало восстания назначено на сегодня, город охватило возбуждение.

И вдруг, около пяти, мы услышали на лестнице топот множества ног. Выглянули в щелку в дверях и увидели, как от соседки с нашего этажа один за другим выходят вооруженные молодые люди. Эту соседку мы все время считали ненадежной и даже побаивались, полагая, что она за нами следит, потому что, когда у нас открывалась дверь, она неизменно высовывалась на площадку. На самом же деле, поскольку у нее дома был арсенал, она никому не могла доверять и, конечно, именно поэтому с таким подозрением за нами следила. Молодые люди спустились во двор, и мы из окна смотрели, как они там собираются и надевают на рукава бело-красные повязки. Как они выходят на улицу и вообще что там делается, мы не видели, потому что квартира наша была во флигеле. Однако уже вскоре издалека донеслись выстрелы. Сперва отдельные, потом стрельба участилась. Восстание! А мы сидим в квартире, и никакие новости до нас не доходят. И все время мучаемся вопросом: выходить или не выходить?

В такой неуверенности мы провели часа два. Вдруг, около семи, услышали условный стук в дверь. Открыли. На пороге стоял Александр Каминский. Он принес известие: Юрек Гразберг, харцерский[53] деятель, еще довоенный постоянный сотрудник Каминского, вместе с которым он теперь редактировал «Информационный бюллетень», погиб. С этого для нас началось восстание. Гразберг, как и мы, скрывался. Он жил на Панской, в конспиративной квартире. Каминский приходил туда регулярно раз в неделю и забирал отредактированные Юреком сообщения о событиях в стране. Узнав о начале восстания в первые же его минуты, Юрек взял оружие и вышел из квартиры, чтобы присоединиться к повстанцам. Не успел он спуститься вниз, как был задержан повстанческим отрядом. И немедленно расстрелян: раз у еврея есть оружие, значит, он провокатор. Буквально через несколько минут там появился Каминский, который пришел за Юреком, но во дворе нашел только труп. А от отряда, который занимал тот дом, уже и след простыл.