– Я назначила ему встречу. Написала печатными буквами: «Хозяин острова, жду вас в 00.00 на скалистом пляже».

– Ты ходила туда ночью!? – у Паши внутри все похолодело. – Ты виделась с Глебом там, на берегу, и…? – Он наморщил нос, ожидая неприятного признания. Неужели Юля – расчетливая убийца, которая из мести убила человека? Нет, быть такого не может.

– Нам так и не удалось встретиться, – сокрушенно покачала головой Юля. – В последний момент я засомневалась. Вдруг подумала, что все бессмысленно. О чем нам говорить, когда уже столько времени прошло? Взывать к его совести, требовать извинений?

– Но зачем тогда ты оставила эту записку?

– Не знаю. Не знаю… – Юля прижалась лбом к кукле, которую сжимала в ладони. – Мне казалось, я обязана что-то сделать! Хотя бы посмотреть ему в глаза и сказать, кто я. А еще раньше мне хотелось отговорить его новую жену от неверного шага, предостеречь или напугать. – Юля опустила глаза, вспомнив про бутылку с кетчупом. – Но, понаблюдав за Лорой, я подумала, что Глеб сам себя наказал. Эту девушку не нужно было спасать. Получалось, что разговор на берегу терял смысл. Я решила пойти прогуляться перед встречей и продумать заранее, что хочу сказать ему, но забрела в какой-то бурелом, провалилась в болото и еле оттуда выбралась. Только ноги и джинсы промочила. Подумав, что потеряла время в болоте, и Глеб, вероятнее всего, уже ушел, я побежала в дом – сушиться. К тому же сильно продрогла в сырой одежде. Прокралась наверх мимо тебя, дрыхнущего на диване, и легла спать.

– Значит, дождя ночью все-таки не было.

– Нет.

– И вы с Глебом не виделись.

– Нет.

– Но почему ты сказала, что виновата в его смерти? – Паша с подозрением посмотрел на нее.

– Потому что если бы я не написала ему записку, Глеб не пошел бы ночью на пляж и не погиб. Или ты мне не веришь? – Юля дернулась и развернулась к Паше всем корпусом. – Я ему ничего не сделала! Да, я хотела испортить поездку. Да, когда-то желала его смерти! Но это было давно! Да, я хотела хотя бы высказать ему все, но не увиделась с ним ночью и вернулась в дом! Я его не убивала! Это правда!

– Да, конечно, – поспешил успокоить ее Паша.

– Как ты думаешь, что с ним все-таки случилось? Он сам или…

– Хотелось бы, чтобы обошлось безо всяких «или». – Паша наморщил лоб. – Глеб мог сам упасть неудачно, там очень скользко: камни с зелеными водорослями. Но Леонид… он ведь убит. Случайно удариться о твой штатив и разбить себе голову он точно не мог.

– Надеюсь, ты не веришь в то, что я могла сделать это с Леонидом? Штатив мой. Но это ничего не значит. Этот Артур совсем сбрендил!

– Знаешь, что ищут в первую очередь оперативники, когда им нужно раскрыть убой? – медленно проговорил Паша.

– Отпечатки? – несмело предположила Юля.

Паша покачал головой.

– Нет. Мотив. Что могло толкнуть преступника на убийство? Чего он хотел? Зная причину, намного легче выйти на след. Если отомстить Глебу ты имела основания, то расправиться с Леонидом, тем более так жестоко, мне кажется, у тебя не было никаких видимых причин.

«В том-то и дело, что видимых», – язвительно прожужжал внутренний голос у Паши в голове. Уж слишком много обстоятельств сошлось, и они были не в пользу Юли. Но разве эта малышка способна на такое? Хотя, характер у нее… Паша вспомнил лицо, искаженное презрением и ненавистью, когда Юля рассказывала про обидчика своей матери. А вдруг после прогулки по лесу она все-таки завернула к пляжу, а уже потом вернулась в коттедж?

«Знать бы, от чего умер Глеб… Это мог быть и сердечный приступ, и скользкий камень, или что-то еще. Или кто-то… Жаль, я не судмедэксперт». Паша всегда с интересом разглядывал этих парней в черной форме с пластиковыми чемоданчиками. Ребята, которые работали в УВД, были как на подбор – высокими, худощавыми и меланхоличными. Наверное, у того, кто привык изучать содержимое желудков и устанавливать время смерти по трупным пятнам, аппетит, скорее всего, был не очень. Как говорил Серега Самохин, самый старший из них: «Вскрыть труп… это тебе не банку кукурузы откупорить». Вот был бы тут Серега…

Юля всплеснула руками:

– Кому вообще надо было убивать Леонида? Без него теперь не уехать с острова. Как будто кому-то из нас охота торчать тут!

– Но пока мы находимся здесь, никто не знает о случившемся. Может, кому-то выгодно, чтобы мы оставались на острове, на Валосаари. Без помощи, без медиков и полиции.

Артур постоянно жевал. Вероника привыкла, что его челюсти, не переставая, двигались. Если он не ел, то жевал жвачку. И наоборот. Ее муж делал перерыв только в спортзале, а ему приходилось проводить там много времени, учитывая, сколько он съедал за день. Даже ночью его челюсти часто крепко смыкались, издавая неприятный скрежет. Вероника просыпалась, гладила его по колючей щеке (он отращивал щетину для солидности), пока мышцы на его лице не расслаблялись. И сейчас Артур подчищал запасы из холодильника.

– Хорошо, что продукты для персонала привезли заранее, – сказала Вероника, вынимая из морозильной камеры покрытую инеем упаковку мяса. Она вскрыла банку с консервированной фасолью и вывалила содержимое на сковороду. Кухня ее успокаивала. У плиты Вероника чувствовала себя на своем месте, нужной и полезной.

Когда Артур заикнулся о том, что неплохо бы и пообедать, она без лишних слов отправилась на кухню.

Стерильное помещение, предназначенное для поваров, сверкало хромированными кранами и новенькими половниками, висевшими в ряд на стене. Отсутствие каких-либо запахов на кухне казалось неестественным. Ни ароматов пряных приправ, ни жара от плит. Только девственная чистота столешниц и металлических полок. Но это легко исправить. В подсобном помещении рядами выстроились контейнеры с крупами, целая армия бутылок с подсолнечным маслом и не менее многочисленное войско банок с кукурузой, горошком и кабачковой икрой.

Да, тут можно небольшую войнушку переждать.

Веронике хотелось спрятаться в этом царстве кастрюль и тарелок. Сидеть в гостиной и обсуждать произошедшее было невыносимо. Она не умела юлить и говорить неправду. Эта особенность была своего рода ее мучением.

С ранних лет отец вдалбливал ей в голову: «Смолчать – значит соврать. А врать нельзя!» Повзрослев, Вероника поняла, что не надо вываливать людям все, что творится у нее на душе. Но уже не могла иначе. Ей казалось, не рассказать – значит утаить. Важные и несущественные детали, подробности и факты, выставляющие ее в невыгодном свете, любую мелочь, о которой собеседнику знать совсем необязательно, она могла выложить как на духу, будто они жгли ее изнутри. Поэтому сейчас ей было вдвойне тяжело. Она и так пошла на сделку сама с собой, обманув мужа, смолчала. И каждый день ходила словно по разбитому стеклу, зажимая себе рот, чтобы не выкрикнуть, как ей больно. Но Вероника уговорила себя не признаваться, потому что это касалось не только ее. А теперь к той рвущейся наружу тайне прибавилась новая, куда страшнее предыдущей.