— Надеюсь, я очень на это надеюсь, — подхватила Симонетта и уже шутливо добавила:

— Возможно, к тому времени окажется, что даже мои работы чего-то стоят.

— Вы уже сейчас не станете испытывать трудностей с продажей ваших картин, если только доверитесь мне, — понизив голос, проговорил граф.

Симонетта подумала, что неплохо было бы объяснить этому самоуверенному знатоку, насколько она не нуждается в деньгах, но не знала, какими словами выразить эту мысль, чтобы граф ничего не заподозрил. Поэтому она решила сделать вид, что не обратила внимания на слова графа, и продолжала рассуждать о творчестве импрессионистов.

Девушка заметила, что граф, почти не слушает, зато не спускает темных глаз с ее лица. Он рассматривал, словно оценивая ее, ничуть не заботясь о том, что ей неловко под этим пристальным взглядом.

Симонетта полагала, что бояться ей нечего. Рядом был отец, к тому же, посмотрев картины, они немедленно покинут дом графа и больше не будут встречаться с ним.

Но все оказалось значительно сложнее, чем она думала.

После обеда они вернулись в салон.

Граф показал им картины, украшавшие стены, в том числе и «Лето» Моне. Эта работа его друга показалась герцогу прекрасной, как он и ожидал. Симонетта, конечно, подумала так же.

У графа были и другие полотна Моне, картины Мане и полотно Сислея, полное такого очарования, что показалось Симонетте посланием из некоего фантастического мира. Она внимательно разглядывала это творение художника, совершенно забыв, где находится. Неожиданно она заметила, что графиня увлекла герцога в соседнюю с салоном комнату, и они с графом остались вдвоем.

Девушка хотела последовать за отцом, но граф схватил ее руку.

— Мне надо поговорить с вами.

— Но… картины… в другой комнате.

— У нас еще будет время. Потом.

Симонетта попыталась высвободить руку, но граф не отпускал ее.

— Прошу вас… вы делаете мне больно!

— Не правда, — ответил граф, — но я не желаю, чтобы вы ускользнули от меня. Вы очень хорошенькая, Симонетта. Такая хорошенькая, что я не могу ни о чем другом думать с тех пор, как увидел вашу прелесть.

Он говорил как-то странно, глубоким низким голосом, полным скрытого волнения, смысл которого был ей непонятен, и она посмотрела на него с удивлением.

Взгляд графа словно обжигал, и Симонетте вдруг стало страшно. Она попыталась успокоить себя. Стоило ей окликнуть отца, она оказалась бы в безопасности.

Она снова попробовала высвободить руку, говоря:

— Мне не нравится… когда меня трогают.

— Но я этого хочу, — ответил граф. — И я хочу сказать вам кое-что…

— Что же?

Поведение графа казалось ей весьма странным, но ей не хотелось устраивать скандал и огорчать отца.

— Колверт слишком стар для вас. И он не может заботиться о вас так, как могу я.

Все это время Симонетта избегала смотреть на графа, разве что бросала на него мимолетные взгляды, но теперь она пристально взглянула в лицо этого человека.

— Я наряжу вас, — заговорил граф, — и вы станете еще прекраснее. Я накуплю вам драгоценностей, подарю карету, квартиру в Париже. Вам позавидует любая женщина. Мы покинем Ле-Бо, и я отвезу вас прямо в Париж.

Какое-то время Симонетта не могла прийти в себя. Она тяжело дышала, не в силах выговорить ни слова.

Мозг лихорадочно подыскивал слова, которые она могла бы произнести в ответ на это столь жуткое предложение.

Но тут на ее счастье в дверях салона показался герцог.

Всю дорогу домой Симонетту не оставляло чувство, будто она избавилась не только от графа, но и от чего-то еще более зловещего и грозного. Ни с чем подобным она никогда раньше в своей жизни не сталкивалась. Девушка до конца так и не поняла, что, в сущности, означало странное предложение графа. Симонетта только чувствовала, что оно было дурным и безнравственным.

Пьер Валери оказался прав, когда предостерегал ее от «волков в овечьих шкурах».

Как только отец появился в дверях салона, она подбежала к нему и взяла его под руку со словами:

— Я хотела бы посмотреть картины вместе с вами. Вы так хорошо умеете схватить самую суть. Сама я могу оставить без внимания какие-то важные нюансы.

Она не сомневалась, что отец все понял, поскольку он внимательно посмотрел сначала на нее, а потом на графа.

Не произнося ни слова, он увлек ее в ту комнату, из которой только что вышел.

Там герцог водил ее от картины к картине, объясняя, какими приемами пользовались художники, чтобы передать игру света и тени, обращая ее внимание на индивидуальную манеру письма каждого автора.

При этом вид у него был столь авторитетным, что даже графиня не решилась прервать его.

Граф следовал за ними, оглядывая Симонетту с каким-то особым выражением во взгляде, которое страшило и настораживало девушку.

Она боялась, что этот человек может сказать что-то, из чего герцог сразу поймет, какого рода предложение граф осмелился сделать его дочери.

К счастью, граф хранил молчание. Но все равно время до отъезда для Симонетты тянулось томительно медленно.

Словно она двигалась по краю обрыва, где неверное движение грозило гибелью.

И хотя первым ее порывом было рассказать обо всем отцу, она подумала, что он придет в ярость и скорее всего поспешит отправить ее в Англию.

«Ни отцу, ни мне и в голову не приходило, что граф, едва познакомившись, поведет себя столь странным образом», — размышляла Симонетта по дороге домой.

В замке она старалась больше не отходить от отца. Ей не хотелось снова дать графу возможность заговорить с ней, не опасаясь быть услышанным другими.

— Когда мы снова увидим вас, мсье? — спросила графиня у герцога при прощании.

Симонетта догадалась по ее тону, что, если граф увлекся «юной художницей», его сестрица пленилась «наставником».

Это не удивило Симонетту. Она привыкла, что дамы, ласково воркуя, вились вокруг отца, стремясь завладеть его вниманием. При этом они становились льстивыми, кокетливыми и дерзкими одновременно.

Она допускала, что отца подобная ситуация могла забавлять. Но в нее граф вселил ужас, Она стремилась поскорее покинуть замок и снова оказаться вдвоем с отцом в маленьком домике из красного кирпича.

Наконец они распрощались с хозяевами, но граф, произнося по-французски «до свидания», к ее ужасу, дал понять, что намерен снова увидеться с нею.

Откинувшись на подушки в карете, увозившей их прочь от замка, герцог сказал:

— Слава Богу, все позади! Хорошо, что по крайней мере картины у него стоящие!