Придворный бал, на который все так рассчитывали, не состоялся. Бал дала великая княгиня Мария Павловна. На нем позволили присутствовать двум старшим великим княжнам в сопровождении их бабушки – вдовствующей императрицы. Они танцевали каждый танец и веселились, как самые обыкновенные барышни. Раз в промежутке между двумя танцами я видела, как они шептались в углу: светлая и темная головки склонились рядом, голубые и янтарные глаза светились радостно. «Ты должна была видеть его лицо! – донеслось до меня. – Нужно рассказать об этом Бау-Во. Она уверяет, что он такой красивый!» – «Да, но мама не должна ничего знать об этом, – услышала я ответный шепот. – Она скажет, что это нехорошо…» Их разговор прервался на этом месте, и я долго ломала голову, кого это великая княжна Мария, которую – я знала – сестры называли Бау-Во, находила таким привлекательным и какую шутку сыграли над ними обе великие княжны?

Позднее в том же сезоне у графини Клейнмихель был костюмированный бал. Было поставлено несколько кадрилей и других танцев в костюмах. Самой блестящей постановкой была восточная группа, в которой принимали участие великие князья Борис и Кирилл. У некоторых дам костюмы были исполнены по эскизам художника Бакста, а драгоценности были поистине великолепны. Вообще восточная кадриль имела такой успех, что мы должны были повторить ее во дворце великой княгини Марии Павловны. На этом вечере вдовствующая императрица и великие княжны присутствовали тоже.

Графиня Шувалова также дала два бала в эту зиму. На одном балу все были в белом и черном, на втором – в цветных париках и тюрбанах. У нас в посольстве было два вечера. По обычаю, в германском и австро-венгерском посольствах были также балы. Княгиня Орлова, графиня Ностиц, госпожа Серебрякова, Половцова, князья Горчаковы – все устроили в этот сезон у себя вечера. Казалось, что все лихорадочно спешили воспользоваться последним сезоном.

Потом наступил пост с его обычными обедами, таявшим снегом, ветром и грязью. Былая красота города пропадала под серыми небесами и проливным дождем. День за днем я видела в окно покрытые грязным снегом улицы, низко нависшее свинцовое небо и мутные волны Невы, несшие к морю бесконечные льдины. Наконец весеннее солнце прорвало тяжелые облака. Стало теплее. Ветер уже не пронизывал до костей, а ласкал и освежал. На деревьях набухли почки, и все это с быстротой двух-трех недель, которые делают северную весну лишь непродолжительным переходом от зимы к лету.

В чудесный безоблачный июньский день в воды Финского залива пришла с визитом первая британская крейсерская эскадра под командой сэра Давида Битти и бросила якорь в Кронштадте. Два самых маленьких крейсера поднялись по Неве и бросили якоря у Николаевского моста. Наступила неделя беззаботного веселья и беспрерывных развлечений. Давались обеды и вечера в Дворянском собрании и в английском посольстве. Устраивались пикники в Царском Селе. Торжества завершились большим балом, данным на борту «Лайона» и «Нью-Зилэнд», соединенных для этого случая вместе. Конечно, визит английской эскадры преследовал более глубокую цель, чем простой акт вежливости. В одном из своих тостов мой отец утверждал, что полный энтузиазма прием, оказанный британской эскадре, лишний раз подтвердил, что между Англией и Россией существовало полное понимание и что дружба между двумя великими народами пустила настолько глубокие корни, что могла противостоять бурям и невзгодам, которые могли бы возникнуть.

Позднее на банкете петербургский губернатор граф А.Н. Толстой поднял бокал за процветание Англии и за «лучший в мире флот» и заявил, что русские и англичане более всего на свете жаждали мира, что прием, оказанный государем императором английской эскадре, и тот факт, что царь лично посетил флагманский корабль сэра Битти в сопровождении государыни и дочерей, не носил в себе характера вызова по отношению к другим державам. Подтверждением этому явилось одновременное посещение другой английской эскадры под командой сэра Джорджа Уоррендера императора германского в Киле.

День, когда государь и государыня завтракали на крейсере «Лайон», был на редкость тихий и солнечный, и такими же безоблачными и ясными казались и политические горизонты. Никому не снилось, что очень скоро на палубе этого военного корабля, теперь украшенного флагами и цветочными гирляндами, будет пробита боевая тревога. Великие княжны, сопровождавшие родителей, провели на крейсере целый день, рассматривая все его уголки. Все пережили большое разочарование, когда императрица не позволила им остаться в этот же вечер на балу, который давался на борту крейсеров.

Рано утром на другой день я стояла на борту «Нью-Зилэнд» и смотрела, как над Финским заливом вставало солнце. Бал подходил к концу. Яхта Адмиралтейства, данная морским министром в распоряжение сэра Битти, ожидала нас, чтобы везти в Петербург. Я знала, что моя мать с нетерпением ожидает моего возвращения. Несмотря на это, я медлила уходить, стоя у орудийной башни и глядя на гладкие, серые волны, окрашенные в золотистый цвет зари. Я не могла оторваться от всего этого. «Совсем, как в Англии», – подумала я и дотронулась до английского флага.

– Это и есть Англия! – заметил господин, стоявший рядом со мной.

Я тихо вздохнула и осторожно начала спускаться по крутой лестнице, которая вела на палубу, где еще играл оркестр и кружилось несколько запоздалых пар. При свете утренней зари электрические лампы поблекли.

Но когда мы перешли на яхту Адмиралтейства, и я взглянула на громадный дредноут, возвышавшийся над нами, у меня на глаза навернулись слезы. Приятельница, бывшая со мною, посмотрела на меня с улыбкой:

– У вас, кажется, похмелье.

– Нет, это тоска по родине. Мне хочется в Англию. Это оттого, что я только что сошла с родного судна, которое завтра возвращается домой.

– Чего же вы жалуетесь! – отвечала мне моя собеседница. – Через две-три недели вы же едете в Англию.

Я согласилась и слабо улыбнулась, стараясь подбодриться мыслью о том, что мой отец скоро собирался в отпуск и мы попадем в Лондон к концу сезона. Быть может, удастся даже съездить в Шотландию. Казалось, я могла ожидать от жизни только самое приятное, и тем не менее, приближаясь к Петербургу, золотые шпили которого прорезывали бледную синеву северного неба, я испытывала на душе смутную тревогу: чувство подавленности, тоски по родине… Я решила, что влюбилась.

На следующий день британская эскадра ушла в Англию, а через неделю в Сараево был убит эрцгерцог Франц Фердинанд, и мой отец скрепя сердце отложил на две недели свой отъезд в отпуск, на тот случай, если бы Австрия приняла вызывающий тон в отношении Сербии. В последнем случае можно было с уверенностью сказать,