этих маневров была очевидна, и царь дал им совершенно правильную оценку, написав на донесении министра иностранных дел по этому поводу: «Игра слов!»

«Самым важным явится позиция, которую займет Англия в этом вопросе, – телеграфировал Сазонов в Лондон. – Англия может умерить пыл Австрии, если положение обострится. Мы рассчитываем, что Англия встанет на защиту европейского равновесия».

Через два дня русский министр иностранных дел телеграфировал в Лондон вновь: «Из беседы с германским послом мы вынесли впечатление, что Германия поддерживает положение, занятое Австрией. Настоятельно необходимо усилить английское давление в Берлине». Дальнейшая телеграмма носила еще более тревожный характер: «Вследствие объявления войны Австрией Сербии мое дальнейшее посредничество является бесполезным. Немедленное вмешательство Англии необходимо».

С самого начала возникновения конфликта Сазонов находил, что отказ британского правительства дать твердое обещание выступить на стороне России и Франции, в случае вооруженного европейского конфликта, является причиною того, что Германия поддерживала остро враждебную позицию Австро-Венгрии. Однако мой отец часто повторял Сазонову, что общественное мнение Англии ни в коем случае не согласится на европейскую войну из-за Сербии. На это Сазонов уверял, что сербский вопрос является, в сущности говоря, европейским вопросом и что Англия рано или поздно от разрешения его не уйдет. То обстоятельство что Англия не выступает открыто на стороне Франции и России, делает европейскую войну только более вероятной.

О том, что центральные державы были уверены в нейтралитете Англии в возникшем конфликте, ясно свидетельствовали слова одного австрийского дипломата, который посетил меня в эти критические дни. Он был моим большим другом, но, признаюсь, в тот момент мне было неприятно его видеть. Это его нисколько не смутило, и он был даже очень удивлен, когда я ему заявила, что все мои симпатии находятся на стороне России.

– Но Англия не предпримет никаких решительных шагов, – ответил он мне. – Ее соглашение с Россией и Францией носит условный характер. Англия никогда не примет деятельного участия в ссоре из-за Сербии.

– Если она ничего не предпримет, – вырвалось у меня, – мне кажется, что я никогда не смогу поднять голову.

– Конечно, вы, – ответил он мне, – полны энтузиазма, но мне кажется, что ваше правительство будет смотреть на вещи более трезво. Оно возьмет на себя роль посредника и примирителя.

Он поднялся, чтобы проститься, высокий, стройный, с очаровательно-молодым лицом английского типа.

– Я не думаю, что увижу вас еще. Но что бы ни случилось, желаю вам счастья.

На мгновение он задержал мою руку в своей руке, затем быстро вышел, и я невольно подумала обо всех встречах с ним, о вечерах и пикниках, на которых мы бывали вместе. Невольно я была потрясена мыслью о ненужной жестокости войны, ураганом, налетавшим на Европу из-за коварства нескольких политиков и невероятного честолюбия германского императора.

28 июля граф Пурталес завтракал у нас и запальчиво уверял, что, по его мнению, лишь незначительная часть русского общества питала симпатии к Сербии и что Россия должна остаться в стороне и дать Австрии возможность наказать Сербию. Мой отец напомнил ему о многочисленных попытках, которые делала Россия, чтобы прийти к соглашению с Австрией, и о том, что долгом Германии является предостеречь Австрию от тех шагов, которые она собиралась предпринять, так как было совершенно ясно, что, если Австро-Венгрия нападет на Сербию, европейская война неизбежна.

– Война! – И граф Пурталес взмахнул своими большими белыми руками, а его голубые глаза внезапно наполнились слезами. – Война – это невозможно! Этого не хочет Германия!

– И все же, – сказал мой отец, – Австрия не только произвела мобилизацию, но и объявила войну Сербии.

– Я не могу осуждать действия Австрии, – ответил граф Пурталес и помолчал. – Это невероятно, – пробормотал он. – Ужасно! Война между Германией и Англией! Невозможно!

Он порывисто встал, попрощался, не поднимая глаз, повернулся и, не сказав более ни слова и не улыбаясь, удалился. Большая дверь захлопнулась за ним. Стало как-то особенно жутко…

А тем временем германский император посылал длинные телеграммы государю, сожалея о «недобросовестной агитации Сербии, результатом которой явилось гнусное преступление» и возлагая надежды на «сердечную дружбу», связывавшую его с кузеном.

«В эту тяжелую минуту, – отвечал ему царь, – прошу тебя помочь мне. Дерзкая война объявлена слабой стране, и я предвижу, что очень скоро события будут сильнее меня и заставят меня принять крайние меры».

Отвращение царя к войне было бесспорно, и только лишь 29 июля, после того, как в Петербурге было получено известие о том, что Германия готовится к войне, Николай II с большой неохотой отдал приказ о мобилизации.

В тот же день граф Пурталес был три раза в Министерстве иностранных дел, в первый раз для того, чтобы сообщить, что Германия будет продолжать убеждать Австрию пойти на уступки при условии, если Россия не начнет мобилизации; во второй раз, чтобы напомнить Сазонову, что австро-германский союз вынуждает Германию также объявить мобилизацию; и наконец, в третий раз, чтобы предъявить телеграмму германского канцлера, в которой было написано, что, если Россия будет продолжать свои военные приготовления, Германия примет соответствующие меры.

В этот же день, поздно ночью, царь получил от германского императора телеграмму следующего содержания:

«Я полагаю, что непосредственное соглашение между твоим правительством и Веною возможно, соглашение, которое мое правительство поощряет. Конечно, военные приготовления России, на которые Австро-Венгрия не может не смотреть как на угрозу, только ускоряют катастрофу, которую мы оба хотим предотвратить».

Царь послал ему немедленно ответ:

«Благодарю за твою телеграмму, которая носит примирительный характер в то время, как официальная нота, представленная твоим послом, носила совершенно другой характер. Очень прошу тебя объяснить мне эту разницу. Самое лучшее было представить австро-сербский конфликт на рассмотрение Гаагского третейского трибунала. Я верю в твою мудрость и дружеское ко мне расположение».

Царь немедленно позвонил по телефону военному министру и начальнику Генерального штаба, чтобы отменить приказ о всеобщей мобилизации, который он отдал перед тем вечером. Он так настаивал на этом, что военный министр был вынужден выразить ему свою готовность отменить приказ о мобилизации, хотя Сухомлинов и знал заранее, что остановить начавшиеся военные приготовления было бы невозможно.

В два часа утра 30 июля граф Пурталес опять отправился в Министерство иностранных дел и со слезами на глазах умолял Сазонова предпринять что-либо, чтобы предотвратить события. Была немедленно написана нота, в которой Россия обещала приостановить свои военные приготовления, если Австрия вычеркнет из своего ультиматума пункт, который посягал на сербский суверенитет.

К сожалению, германское правительство отказалось рассмотреть это предложение, и одновременно было получено известие о том, что австрийцы уже начали бомбардировать Белград. Сазонов убеждал государя изъявить свое согласие на всеобщую мобилизацию,