подступила к горлу.

Молотобоец!

от сердца к вискам.

Эта тема день истемнила в темень,

колотись – велела – строчками лбов.

Имя

этой

теме:

. . . . .!

I.

Баллада Редингской тюрьмы.

Стоял – вспоминаю.

Был этот блеск.

И это,

тогда,

называлось Невою.

Маяковский. «Человек». (13 лет работы, II т., стр. 77).

О балладе и о балладах.

Не молод очень лад баллад, –

но если слова болят

и слова говорят про то что болят

молодеет и лад баллад.

Лубянский проезд.

Водопьяный.

Вид

вот.

Вот

фон.

В постели она.

Она лежит.

Он.

На столе телефон.

«Он» и «она» баллада моя.

Не страшно новая.

Страшно то

что «он» это я

и то что «она» –

моя.

При чем тюрьма?

Рождество.

Кутерьма.

Без решеток окошки домика!

Это вас не касается.

Говорю – тюрьма.

Стол.

На столе соломинка.

По кабелю спущен номер.

Тронул еле – волдырь на теле.

Трубку из рук вон.

Из фабричной марки – две стрелки яркие

омолниили телефон.

Соседняя комната.

Из соседней

сонно:

Когда это?

откуда это живой поросенок?

Звонок от ожогов уже визжит;

добела раскален аппарат.

Больна она!

Она лежит!

Беги!

Скорей!

Пора!

Мясом дымясь, сжимаю жжение.

Моментально молния телом забегала.

Стиснул миллион вольт напряжения.

Ткнулся губой в телефонное пекло.

Дыры

сверля

в доме,

взмыв

Мясницкую

пашней,

рвя

кабель,

номер

пулей

летел

барышне.

Смотрел осовело барышнин глаз,

под праздник работай за двух. –

Красная лампа опять зажглась.

Позвонила!

огонь потух.

И вдруг

как по лампам пошло куралесить,

вся сеть телефонная рвется на нити. –

67–10!

Соедините!

В проулок!

Скорей!

Водопьяному в тишь!

Ух!

А то с электричеством станется –

под Рождество

на воздух взлетишь –

со всей

со своей

телефонной

станцией.

Жил на Мясницкой один старожил.

Сто лет после этого жил –

про это лишь –

сто лет! –

говаривал детям дед.

Было – суббота…

под воскресенье…

Окорочек…

Хочу, чтоб дешево…

Как вдарит кто-то!..

Землетресенье…

Ноге горячо…

Ходун – подошва!..

Не верилось детям,

чтоб так-то

да там-то.

Землетресенье?

Зимой?

У почтамта?!

Телефон бросается на всех.

Протиснувшись чудом сквозь тоненький шнур,

раструба трубки разинув оправу,

погромом звонков громя тишину

разверг телефон дребезжащую лаву.

Это визжащее,

звенящее это, –

пальнуло в стены,

старалось взорвать их.

Звоночинки

тыщей

от стен

рикошетом

под стулья закатывались

и под кровати.

Об пол с потолка звоночище хлопал.

И снова

звенящий мячище точно

взлетал к потолку ударившись об пол

и сыпало вниз дребезгою звоночной.

Стекло за стеклом

вьюшку за вьюшкой

тянуло

звенеть телефонному в тон.

Тряся

рученочкой

дом погремушку

тонул в разливе звонков телефон.

Секундантша.

От сна.

чуть видно –

точка глаз –

иголит щеки жаркие.

Ленясь кухарка поднялась,

идет

кряхтя и харкая.

Моченом яблокам она.

Морщинят мысли лоб ее.

Кого?

Владим Владимыч?!

А!

Пошла туфлею шлепая.

Идет.

Отмеряет шаги секундантом.

Шаги отдаляются…

Слышатся еле…

Весь мир остальной отодвинут куда-то

лишь трубкой в меня неизвестное целит.

Просветление мира.

Застыли докладчики всех заседаний,

не могут закончить начатый жест.

Как были,

рот разинув

сюда они

смотрят на Рождество из Рождеств.

Им видима жизнь

от дрязг и до дрязг.

Дом их

единая будняя тина.

Будто в себя

в меня смотрясь

ждали

смертельной любви поединок.

Окаменели сиренные рокоты.

Колес и шагов суматоха не вертит:

Лишь поле дуэли

да время доктор

с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.

Москва –

за Москвой поля примолкли.

Моря –

за морями горы стройны.

Вселенная

вся

как будто в бинокле

в огромном бинокле (с другой стороны).

Горизонт распрямился

ровно ровно.

Тесьма.

Натянут бичевкой тугой.

Край один:

я в моей комнате, –

ты в своей комнате край другой.

А между

такая,

какая не снится, –

какая-то гордая белой обновой

через вселенную

легла Мясницкая

миниатюрой кости слоновой.

Ясность.

Прозрачнейшей ясностью пытка.

В Мясницкой

деталью искуснейшей выточки

кабель

тонюсенький –

ну, просто нитка!

И все

вот на этой вот держится ниточке.

Дуэль

Раз!

Трубку наводят.

Надежду

брось.

Два!

Как раз

остановилась

не дрогнув

между

моих

мольбой обволокнутых глаз.

Хочется крикнуть медлительной бабе, –

Чего задаетесь?

Стоите Дантесом.

Скорей

скорей просверлите сквозь кабель

пулей

любого яда и веса.

Страшнее пуль

оттуда

сюда вот

кухаркой оброненное между зевот

проглоченным кроликом в брюхе удава

по кабелю

вижу

слово ползет.

Страшнее слов

из древнейшей древности

где самку клыком добывали люди еще

ползло

из шнура –

скребущейся ревности

времен трогладитских тогдашнее чудище.

А может быть…

Наверное может!

Никто в телефон не лез и не лезет, –

нет никакой трогладичьей рожи.

Сам в телефоне.

Зеркалюсь в железе.

Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!

Пойди – эту правильность с Эрфуртской сверь!

Сквозь первое горе

бессмысленный

ярый

мозг поборов

проскребается