венники.

Плевками,

снявши башмаки,

вступаю на ступеньки.

Не молкнет в сердце боль никак,

кует к звену звено.

Вот так,

убив,

Раскольников

пришел звенеть в звонок.

Гостье идет по лестнице…

Ступеньки бросил

– стенкою.

Стараюсь в стенку вплесниться,

и слышу –

струны тенькают.

Быть может села

вот так

невзначай она.

Лишь для гостей,

для широких масс.

А пальцы

сами

в пределе отчаянья

ведут бесшабашье над горем глумясь.

Друзья.

А вороны гости?!

Дверье крыло

раз сто по бокам корридора исхлопано.

Горлань горланья

оранья орло

ко мне доплеталось пьяное допьяна.

Полоса

Щели

Голоса

еле:

Аннушка

– ну румянушка.

Пироги…

Печка…

Шубу…

Помогает…

С плечика…

Сглушило слово уанстепным темпом

и снова слова сквозь темп уанстепа:

Что это вы так развеселились?

Разве?!

Слились…

Опять полоса осветила фразу.

Слова непонятны –

особенно сразу.

Слова так

(не то чтоб со зла):

«Один тут сломал ногу

так вот веселимся чем бог послал

танцуем себе понемногу».

Да,

их голоса,

знакомые выкрики.

Застыл в узнаванье,

расплющился,

фразы крою по выкриков выкройке.

Да –

это они –

они обо мне.

Шелест.

Листают наверное ноты

«Ногу говорите?

Вот смешно-то!»

И снова

в тостах стаканы исчоканы

и сыплют стеклянные искры из щек они.

И снова

пьяное:

«Ну и интересно!

Так говорите пополам и треснул?

Должен огорчить вас, как ни грустно,

не треснул, говорят,

а только хрустнул.»

И снова

хлопанье двери и карканье

и снова танцы полами исшарканные.

И снова

стен раскаленные степи

под ухом звенят и вздыхают в тустепе.

Только-б не ты.

Стою у стенки

Я не я.

Пусть бредом жизнь смололась

Но только б только б не ее

невыносимый голос.

Я день

я год обыденщине предал

я сам задыхался от этого бреда.

Он

жизнь дымком квартирошным выел.

Звал:

решись

с этажей

в мостовые.

Я бегал от зова разинутых окон,

любя убегал –

пускай однобоко

пусть лишь стихом

лишь шагами ночными.

Строчишь

и становятся души строчными

и любишь стихом

а в прозе немею.

Ну вот не могу сказать

не умею.

Но где, любимая,

где, моя милая,

где

– в песне!

любви моей изменил я?

Здесь

каждый звук

чтоб признаться

чтоб крикнуть.

А только из песни – ни слова не выкинуть.

Вбегу на трель

на гаммы.

В упор глазами

в цель!

Гордясь двумя ногами

Ни с места – крикну –

Цел! –

Скажу:

смотри

даже здесь, дорогая,

стихами громя обыденщины жуть

имя любимое оберегая

тебя

в проклятьях моих

обхожу.

Приди

разотзовись на стих

Я всех оббегав – тут.

Теперь лишь ты могла бы спасти.

Вставай!

Бежим к мосту!

Быком на бойне

под удар

башку мою нагнул.

Сборю себя

пойду туда.

Секунда

и шагну.

Шагание стиха.

Последняя самая эта секунда

секунда эта

стала началом

началом

невероятного гуда.

Весь север гудел.

Гудения мало:

По дрожи воздушной

по колебанью

догадываюсь

– оно над Любанью.

По холоду

по хлопанью дверью

догадываюсь

оно над Тверью.

По шуму

– настежь окна раскинул –

догадываюсь

кинулся к Клину.

Теперь грозой Разумовское залил.

На Николаевском теперь

на вокзале.

Всего дыхание одно

а под ногой

ступени

пошли

поплыли ходуном

вздымаясь в невской пене.

Ужас дошел

В мозгу уже весь

Натягивая нервов строй

разгуживаясь все и разгуживаясь

взорвался

пригвоздил:

стой!

Я пришел из за семи лет

из за верст шести ста

пришел приказать:

Нет!

Пришел повелеть:

оставь!

Оставь.

Не надо

ни слова

ни просьбы.

Что толку?!

Тебе

одному

удалось бы.

Жду

чтоб землей обезлюбленной

вместе

чтоб всей

мировой

человечьей гущей.

Семь лет стою –

буду и двести

стоять пригвожденный

этого ждущий.

У лет на мосту

на презренье

на смех

земной любви искупителем значась

должен стоять

стою за всех, –

за всех расплачусь

за всех расплачусь.

Ротонда.

Стены в тустепе ломались

на три

на четверть тона ломались,

на сто…

Я, стариком,

на каком-то Монмартре

лезу –

– стотысячный случай –

на стол.

Давно посетителям осточертело

Знают заранее

все как по нотам:

Буду звать

– (новое дело!)

куда-то итти

спасать кого-то.

В извинение пьяной нагрузки

хозяин гостям объясняет:

русский!

Женщины –

мяса и тряпок вязанки –

смеются

стащить стараются

за ноги:

Не пойдем.

Дудки.

Мы – проститутки.

Быть Сены полосе б Невой!

Грядущих лет брызгой

хожу по мгле по Сеновой –

всей нынчести изгой.

Саженный

обсмеянный

саженный

битый

в бульварах

ору через каски военщины:

Под красное знамя!

Шагайте!

По быту!

Сквозь мозг мужчины!

Сквозь сердце женщины!

Сегодня

гнали

в особенном раже.

Ну и жара же!

Полусмерть.

Надо –

немного обветрить лоб

Пойду

пойду куда не вело б.

Внизу свистят сержанты трельщики

Тело

с панели

уносят метельщики

Рассвет,

подымаясь сенскою сенью,

синематографской серой тенью.