— Хорошо. Связаться с опергруппой, доложить?

— Свяжись, Костя, свяжись, — согласилась Катя.

Она отключила трубку, положила на полочку в прихожей. Умылась, почистила зубы. Натянула джинсы, рубашку, любимую замшевую курточку. В прихожей привычно отыскала „боевые“ кроссовки. Во-первых, полночи на ногах — не шутка. Во-вторых, в Цыганском поселке лужи размером с Мировой океан. Сапоги жалко. Вроде бы теперь и семейный бюджет позволяет не дрожать над каждой царапиной на обуви, ан нет. Старые привычки оказались удивительно живучи. Ну и, в-третьих, любила Катя эти кроссовочки, давным-давно купленные. „Адидасы“, временем разбитые, послужившие, но надежные.

Уже на выходе черкнула записку Настене, на случай, если та проснется. И тут же пожалела, что Дима остался в Москве. У дочери была потрясающая особенность просыпаться, когда Катя уходила из дома. Чувствовала, что ли?

Спустилась к подъезду, забралась за руль новенькой „семерки“ — Дима настоял на покупке: „Мне нужна живая жена, а не еженедельные посещения кладбища“. Хорошо хоть „Жигули“ взяли, не иномарку. Нет, в управлении и иномарку „приняли“ бы — тем более что немалая часть сотрудников каталась хотя и на подержанных, но все-таки импортных авто, — но кости перемывали бы долго и с удовольствием. Народ такой. Как сейчас модно говорить — менталитет.

А Катю и ее прежняя раздрызганная „копеечка“ устраивала. Хотя „семерка“ была лучше, что говорить. Заводилась с полоборота и бегала ровно. Не дребезжала, не стучала, не хрюкала.

Через полчаса она подъезжала к Цыганскому поселку. Издалека возникало ощущение, что нынче народный праздник. Радостно плясали в ночном небе отблески маячков, окна домов окрест были залиты светом. Единственное „но“ — из глубины поселка к редким облакам тянулся чахлый столбик могильно-черного дыма. На подъезде стояла машина ППС — видавший виды „уазик“. Покуривал, опершись о капот, хмурый, невыспавшийся сержант. Автомат картинно болтался на груди, взгляд мрачно-размазанный. Заметив „семерку“, сержант отправил щелчком окурок в кювет, отлепился от капота, махнул рукой: стоять, мол. Катя послушно остановила машину, опустила стекло, показала удостоверение.

— Доброй ночи, — сказала она.

— Здравь желаю, т’арищ капитан, — кивнул автоматчик без особого энтузиазма.

— Как обстановка?

— Как в сказке. Чем дальше, тем страшнее, — сержант вздохнул. В тягость было ему ночное бдение. Он бы с куда большим удовольствием покемарил сейчас в отделении. — Собралось цыганье, орут по-своему, руками машут, ни бельмеса не разобрать. — Он подумал пару секунд и добавил: — Дом вот горит. Скоро совсем сгорит. Подчистую.

— Понятно. Кроме опергруппы и пожарных, есть кто?

— Все начальство приехало. И ваше, и наше. Прямо горсовещание.

— Ясно. Как подьехать-то туда лучше?

— По главной поезжайте, — сержант махнул рукой, указывая нужное направление. — И держитесь слева, поближе к обочине. Только осторожнее. Там прямо за травой — дренажка. Завязнете — придется до утра сидеть, бульдозера ждать.

— Поняла, спасибо.

— И езжайте помедленнее, — напутствовал автоматчик.

— Что так?

— Да там народу, как в пивной.

Катя оценила предупреждение сержанта, когда ее „семерка“ вползла на главную улицу поселка. Повсюду были люди. Стояли у заборов, переговаривались, расхаживали прямо по дороге. Бегала чумазая малышня, словно и не ночь стояла на дворе, а середина дня. То и дело приходилось останавливаться и жать на клаксон. Катя чертыхалась сквозь зубы, ловила на себе настороженные взгляды местных. Здесь не верили пришлым, полагаясь только на своих.

Метрах в ста впереди допотопными зверями стояли две пожарки, неловко кренясь набок. От них ко двору тянулись серые змеи пожарных рукавов. Били в воздух водяные струи, ловя отсветы угасающего пламени. Дальше по дороге — штук пять милицейских „Жигулей“ и „УАЗов“, оперативный „РАФ“, две „Волги“ и пара „тру-повозок“. Милицейский кордон в лице четырех бравых молодцев перекрыл улицу. Катя припарковала „семерку“ метрах в пяти от пожарок, выбралась из салона, поставила машину на сигнализацию. Тут же вокруг „семерки“ начали кучковаться подростки, поглядывали с интересом, далеким от платонического. Один, самый шустрый, даже попытался рассмотреть „начинку“ Катиного „жигуля“, почти прижавшись к стеклу лицом и сложив ладони домиком.

Катя собралась было прикрикнуть на цыганят, но вместо нее это сделал вынырнувший из-за оцепления Антон Лемехов.

— А ну, брысь! — рявкнул оперативник. Пацанва сразу брызнула врассыпную. — Привет, Катя, — поздоровался очень серьезно Лемехов.

— Здравствуй, — Катя взглянула в сторону догоравшего дома. — Ну, рассказывай.

— Да вот, понимаешь, — оперативник кивнул в сторону маячащих за небольшой рощицей пятиэтажек. — Кто-то из жильцов позвонил в местное отделение. Сказали, что со стороны поселка доносится стрельба. Якобы даже из автоматического оружия.

— Так? И что?

Лемехов пожал плечами.

— Сама видишь. Наши прилетели, никакой стрельбы, понятное дело, уже не застали, зато на знатный пожар полюбовались.

Катя и Лемехов зашагали к горящему дому.

— Но стрельба-то была?

— Да сложно сказать. Местные, как один, заладили: „Ничего не видел, ничего не слышал, спал, как убитый“. Теоретически в доме мог храниться кой-какой боезапас. Цыгане, что вороны, до блестящих цацек охочие. До патронов в том числе. А там, как загорелось, вполне могло и рвануть.

Оперативник подвел Катю к рухнувшим воротам, указал на кирпичный остов дома. Точнее, на огромную гору еще тлеющих головешек, обнесенных закопченными стенами, на сгоревший забор и мерцающий углями обвалившийся сарай, на чадящую машину, распахнувшую капот в немом крике. По двору расхаживали пожарные. Расчет заливал угли из шлангов. По двору плыли клубы пара и текла черная, пахнущая гарью река. Она выползала через ворота и стекала в дренажную канаву. Пахло мерзко — палеными тряпками, раскаленным кирпичом, горелой резиной.

— Полыхало знатно, — продолжал Лемехов, — а дом крыт черепицей. Черепица знаешь, как лопается? Спросонья вполне можно за стрельбу принять.

— Знаю, знаю, — кивнула Катя. — Что-нибудь нашли? Стреляные гильзы, следы пуль?

— Дом, как ты понимаешь, еще не осматривали, — ответил Лемехов, — а на дороге ничего. Все чисто.

— А зачем ты дежурному приказал меня вызвать? — Катя посмотрела на оперативника. — Если стрельбы не было? Чтобы не переспала ненароком?

— Да ладно тебе, Катя, — усмехнулся Лемехов. — Я просто подумал: а вдруг, правда, стреляют? Это уже не просто происшествие. Это — конкретное чепэ. „Большие погоны“ слетятся, ну и ты подоспеешь. Мол, начальник оперотдела ГУВД службу бдит, ночью не спит, рыщет, аки волк, преступников ловит и на месте происшествия оказывается раньше всех. Кстати, — Лемехов мотнул головой в сторону пожарища: — Четыре трупа. Три, судя по всему, человеческих, один собачий.