– Можно войти? – спросила она.

Я удивленно кивнула. Женщина прошла и остановилась рядом с моей кроватью.

– Привет, – она улыбалась мне: не так, как своим детям, но все равно ласково, – тебе что-нибудь нужно?

Я отрицательно мотнула головой.

– Ты спрашивай, не стесняйся. Хорошо?

Я снова кивнула.

– А то я смотрю, все дети с мамами лежат, а ты нет. Вот, – она вытащила из кармана маленькую коробочку с соком и поставила на мою тумбочку, – яблочный.

– Спасибо. – Я подняла на нее глаза.

– А как тебя зовут?

Я помолчала и после долгой паузы ответила:

– Я не знаю.

Все еще не могла привыкнуть к своему имени, мне было трудно его произнести.

– А сколько тебе лет?

Я снова пожала плечами.

– Ааа, – она как будто о чем-то вспомнила, – все же очень просто. Пойдем вместе посмотрим! Ты можешь встать?

Я неожиданно для самой себя легко спустила ноги с кровати и поднялась. Женщина показала жестом, что нужно выйти за дверь.

– Смотри, перед входом в каждый бокс на двери есть такая табличка с именем и возрастом ребенка. На твоей написано: «Соня, 6 лет 4 месяца». Правильно?

– Да, – кивнула я.

И тут, наконец, окончательно поняла, что Соня – это я. Соня – мое имя. Это все, что у меня есть.

Женщина еще немного поговорила со мной, спросила, когда у меня день рождения, – тут уж я смогла ответить четко, выучила на совесть. Оказалось, ее тройняшки родились в тот же день, что и я, только на два года позже. Удивительно! А потом ее позвали дети – стали капризничать и кричать в своем боксе. И я снова осталась одна.

В больнице я пролежала тогда три месяца. Ангина дала осложнение и переросла в воспаление легких. Я постоянно болела пневмонией, начала еще в доме ребенка и тоже лежала из-за нее в больницах – только не запомнила ничего. Знала только одно – ни тогда, ни теперь никто меня не навещал. Не приносил гостинцев. Не радовался встрече. Не скучал по мне в разлуке. Воспитательница за все время приехала только однажды, привезла чистые вещи и тут же уехала. Даже на выписку никого из детского дома не прислали, меня забирала «Скорая».

Зато все это время я слышала и видела, как мамочки укачивают своих малышей, как кормят их из бутылочек и с ложек, как успокаивают, поют им колыбельные и читают книжки. Как целуют и говорят ласковые слова. Как успокаивают после уколов и дуют туда, где болит. Только в той больнице впервые в жизни я осознала, что у всех детей есть МАМА. И у самых маленьких она есть, и даже у самых больших. До этого момента я ни о чем таком не размышляла. Просто существовала.

Обрывки картин, наконец, сошлись воедино в моей голове. В детском доме в отличие от дома ребенка к некоторым детям приходили родители. Или другие родственники. Кажется, в дошкольном отделении я была единственной, о чьих родителях не было известно ничего. Остальных кто-то да навещал. И теперь я поняла, что дети не бывают сами по себе, узнала, что каждому ребенку положена своя собственная мама! Это счастье достается им даром. Просто так. Всем, кроме меня. А мне не положено никого, никакой мамы. Потому что я плохая.

С того дня я стала мечтать о маме. Думала, что она где-то есть – у всех детей есть мама, – надо только ее найти! И тогда я исправлюсь, стану хорошей и буду такой же счастливой, как все остальные. Я полюбила сидеть ночью на подоконнике и смотреть в окно: оттуда открывался вид на утопающую в огнях Москву. Я влюбилась в огни и смотрела на них ночи напролет. Особенно нравился мне свет окон. Я представляла людей, которые за ними живут. Рисовала в воображении счастливых мам и детей. И где-то среди этих светящихся окон было одно самое дорогое – окно моей мамы. Правда, я не знала, где именно. А потому любовалась всеми.

Никто из персонала больницы внимания на меня не обращал. Не укладывал спать. Не ругал за то, что по ночам сижу на окне. Медсестрам было все равно, лишь бы дети не выходили из палат.

Помню, я выпросила у нянечки маленькую бутылочку с питьевой водой и лежала вечерами, засунув горлышко себе в рот. Представляла, что это бутылочка с соской, я пью молочко, лежа на руках у мамы, а она укачивает меня. Я представляла себе, какая она, моя мама, – самая добрая, самая ласковая на земле. Она никогда не кричит и никого не ругает. У нее такие же темные волосы, как у меня, и такие же глаза. Лицо ее в моих фантазиях всегда было размытым, тогда еще я не старалась его детально нарисовать. Просто знала, что она молодая и очень красивая. Зато отчетливо слышала ее голос – как она поет, как только мне одной нежно шепчет: «Шшшшш» и тихо-тихо что-то рассказывает. Милая моя мамочка. Самая лучшая…

С той больницы мысли о маме наполнили меня целиком. Я поняла, что моя мама где-то есть – иначе ведь дети не появляются на свет, – и начала ее ждать. Думала, она вот-вот придет. Я не обращала внимания на других женщин, не хотела ни с кем сближаться. С каждым днем все глубже и глубже уходила в себя. Физически жила в детском доме, но мысли мои были далеко.

И неожиданно для себя нашла лучшее в мире занятие, которое помогало «исчезать». А узнала я о нем совершенно случайно.

Нашу группу номер пять разделили на две части, одну отправили в игровую, а вторую – в которой оказалась и я – привели в маленький кабинет. Он был необычным, ярким. Картины на стенах. Кисточки, краски, карандаши. Вокруг большого учительского стола стояли непонятные деревянные штуки. Я видела такие первый раз в жизни. И только потом узнала, что это мольберты.

– Здравствуйте! – Учительница встала нам навстречу. – Проходите, ребята.

Мы протискивались в дверь. Я старалась держаться в самом хвосте. Кто знает, чего ожидать от незнакомого взрослого человека? Наконец и я вошла. Передо мной стояла элегантная дама средних лет в небесного цвета платье с крупным украшением на шее. Она была как с картинки. Раньше я таких женщин не видела. Воспитательницы одевались скромно, носили темные цвета. Разве что на праздник могли превратиться в разноцветных птиц, но это совсем другое.

– Проходите-проходите, – пригласила хозяйка, – вставайте за мольберты.

Дети начали занимать свои места. Все они были здесь не в первый раз. Только для меня эта комната и эта женщина оказались незнакомыми. Мне достался мольберт в самом дальнем углу комнаты. Пока я переминалась с ноги на ногу перед учительницей, она разглядывала меня. Это выражение лица я уже знала – так смотрели на нас спонсоры в доме ребенка. Перед глазами снова побежали серые мохнатые твари, порожденные взглядом взрослого, и на мгновение я увидела себя со стороны – глазами учителя. Слишком высокая для шести лет темноволосая девочка в пестром платье, которое ей совсем не идет и к тому же выдано «на вырост». Мне было все равно, что носить, я никогда не обращала на это внимания – что дали, то и надела, – но под пристальным взглядом учительницы вдруг смутилась. Мне стало стыдно. Привычная одежда показалась дурацким мешком, в который меня, не думая, запихали. Много лет спустя я убедилась в том, что верно уловила тогда мысли взрослого, – учительница рассказала, что ее первое впечатление обо мне было как об огородном пугале.