Мой второй год в дошкольном отделении подходил к концу. Перед летним лагерем, в мае, нас всех собрали на комиссию. Мы знали об этом событии заранее, готовились к нему – учили буквы, цифры, времена года, сидели каждый день за партами в нашем классе и что-то делали. Но я оказалась готова к комиссии только относительно, потому что все равно ничего еще толком не понимала. Читать не умела, считала до десяти с трудом. И вообще мало что знала для своего возраста – остальные дети в нашей группе были гораздо умнее меня. Я чувствовала себя по-настоящему отсталой, хотя в моей медицинской карте и не стояло такого диагноза. Тогда я не понимала, что все дело в том, что со мной учителя занимались всего полтора года, даже меньше, если учитывать летние лагеря, а остальных детей готовили к школе с трех лет.

И вот я вошла в кабинет, в котором проходила комиссия. Меня посадили за стол, на нем лежали карточки с разными картинками. Напротив сидела психоневролог детского дома, Анна Анатольевна, еще какие-то дяди и тети, я их даже не знала, и Вера Васильевна – наша заведующая. Передо мной положили карточки и стали задавать вопросы.

– Убери, пожалуйста, лишнее, – попросила незнакомая тетя, разложив передо мной четыре картинки.

Я посмотрела на машинки и вертолет, которые были нарисованы на карточках. Убрала вертолет.

– Почему ты думаешь, что он здесь лишний? – спросила она.

А я смотрела на нее большими глазами и не могла ничего объяснить. Кто же его знает, почему он лишний? Но к остальным точно не подходит, ясно же и ежу!

– Отличается, – промямлила я.

– Чем? – Тетя оживилась.

Но ответа она так и не получила – я продолжала молча смотреть на карточки и теребить подол платья.

– Ну ладно, – она, наконец, отстала от меня с вертолетом, – перейдем к следующему вопросу.

Тетя разложила передо мной новые карточки. На них были нарисованы люди.

– Это мама, – сказала она, выкладывая на стол картинку с красивой темноволосой женщиной, к которой я тут же приклеилась глазами, – это бабушка, это девочка…

Она что-то еще говорила, перечисляя людей на картинках, но я видела только маму. У нее была добрая ласковая улыбка, и на мгновение мне стало спокойно и хорошо. Я даже забыла о взрослых людях, которые сидели за столом напротив меня.

– Расположи их, пожалуйста, по хронологии.

Я не поняла задания, но постеснялась переспросить. Только посмотрела на тетю так растерянно, что она и без слов все поняла:

– По старшинству.

До меня, наконец, дошло. Я кивнула и начала раскладывать. Первой положила, конечно, маму. Следом – картинку с самой старенькой бабушкой. Потом – с другой бабушкой, чуть моложе. И в конце – картинку с девочкой. Выполнила задание и с гордостью посмотрела на тетю.

– Таааак, – протянула она задумчиво, – а почему в таком порядке?

Я молчала, не знала, что ответить. Только удивилась ее непонятливости: казалось, и так все ясно. Не надо ничего объяснять.

– Почему мама у тебя первой стоит?

– Ну, это же мама. Она всех главней!

– Нет, подожди. Бабушка старше мамы? Ей больше лет?

– Больше, – торопливо кивнула я, – но МАМА главней бабушки!

Я не понимала, почему эта тетя не знает простых вещей. Кто еще в этом мире важнее мамы?

– И что?

– Мама – это мама! – Не знаю, откуда во мне взялось столько смелости, но первый раз в жизни я настаивала на своем. – Она мама для девочки. И мама для бабушки. И мама для…

– Ты уверена? – перебила женщина.

– Да! – пылко уверяла я, что именно так и есть. – Нет на свете никого важнее мамы!

– Ладно-ладно, – стала меня успокаивать тетя, – только не переживай. Давай перейдем к другим заданиям.

Я уже не помню, что мы там делали дальше с этой комиссией, какие еще были вопросы. Помню только, что ушла оттуда относительно довольной собой. Хотелось с кем-нибудь поделиться успехами, но урок с маслом и Аней, которая меня предала, остался в голове навсегда. Я больше никогда и никому ничего не рассказывала. Да и не было между нами, детьми, откровений. В принципе ничего не обсуждали между собой, ничем не делились. Сидели каждый в своей воображаемой норе, не общались, не спрашивали: «Как у тебя дела?» Такое было не принято. Я просто сама догадалась, что справилась не хуже остальных. И тут вдруг следом за мной прибегает Серега.

– Соня, смотри, а мне дали чупа-чупс!

– Да? – Конечно, мне стало обидно оттого, что ему дали, а мне нет. Но я ничего не сказала.

– И мне тоже дали! – влетела следом за ним запыхавшаяся Ленка.

– Круто. – Я отвернулась от них.

Слезы побежали из глаз. Я сидела и думала: «Почему мне так не везет?!» Я же хорошо ответила, все правильно рассказала. Значит, все-таки отсталая? Значит, плохая?

Много лет спустя, когда я была уже в одиннадцатом классе, наш психоневролог Анна Анатольевна дала мне бумагу с результатами той комиссии. В ней значилось примерно следующее: «До десяти считает с ошибками, цифры не складывает, слоги в слова не соединяет, низкий уровень логического мышления». И что-то еще, очень неприятное. Если бы тогда мне сказали все это прямо в глаза, я бы очень расстроилась. Может быть, потеряла бы веру в себя. Поэтому хорошо, что меня оставили с ощущением «я справилась», хотя и без чупа-чупса.

Но, поскольку меня из-за «отсталости» в детдоме никто не обижал, не унижал, даже близко такого не было, я не придавала этому особого значения. В дошкольном отделении и взрослые, и дети бережно относились друг к другу. Кстати, из нашей группы никого не отправили в коррекционный интернат. Нас тогда всех взяли в первый класс. И только потом уже отсеивали по знаниям – кто тянет, кто не тянет программу. Тех, кто не тянет, переводили в учреждение другого вида, для умственно отсталых детей.

И еще накануне школы я выучила букву «Р». У нас в дошкольном отделении был логопед, она со мной занималась. Ее, кажется, звали Тамара. И меня страшно бесило, когда она совала свои пальцы мне в рот, чтобы что-то там поправить. Я не могла этого выносить, готова была ее укусить! В итоге сама выучила эту несчастную букву «Р» – «зарычала» всего за одну прогулку. Просто ходила вокруг нашей беседки на площадке и тренировалась, тренировалась. А потом подошла к воспитательнице с заявлением: