Мазур его чувства полностью разделял. В памяти сами собой всплыли воспоминания — относившиеся, правда, к земле по ту сторону океана. Заброшенный аэропорт в глуши, грохот выстрелов, рушатся разбитые пулями стеклянные стены, лязг и дребезг, с дыркой во лбу заваливается Виктория Барриос, атаманша партизан-леваков, сучка из богатой семьи, с дипломом Сорбонны… между прочим, то, что она падает — его работа. Но вот об этом капитану знать не следует, хотя Мазуру он нравится — как профессионал профессионалу…

— Знаете, господин адмирал, — сказал капитан, грустно сутулясь. — Кое-чего я до сих пор не понимаю. Понимаю, когда в джунгли уходит всевозможная голодрань — им всей равно терять нечего, а приобрести, если особенно повезет и выживешь, порой можно немало — случалось ведь в иных странах, что некоторые Фронты побеждали. Но какого черта туда же лезут люди, которым не хватало только Луны с неба? Да еще сплошь и рядом партизанят не у себя на родине. Знаете, Энгельсина иностранка, из Джалы. Папаша у нее занимается грузоперевозками, в большие олигархи не выбился, но пара-тройка миллиончиков имеется. Кстати, у них зам хватает своих партизан по джунглям — но ее почему-то понесло к нам. А уж Фиделита… Дочь профессора из Италии. Белая. И не одна такая белая у нас. Что им-то, белым, нужно в Африке? Я понимаю наемных инструкторов — хорошие денежки в игре. Но эти идейные белые… Я прошел кое-какую подготовку, между нами говоря, господин адмирал. Три месяца стажировался у израильтян, месяц слушал лекции у итальянцев. Прекрасно знаю, сколько сынков и дочек богатеньких уходят в терроризм — те же «Красные бригады»… И все равно не понимаю, а особенно не понимаю, когда в наши джунгли лезут белые…

— Не удручайтесь так, капитан, — сказал Мазур. — По-моему, никто не понимает. Я еще не встречал человека, который понимал бы. Разновидность психической болезни, что ли…

— Вот именно — психической… Когда разоблачили нашего человека у Рамадаса и он молчал, что бы с ним ни творили — крепкий был парень, да вдобавок там имелись и личные счеты, что-то вроде кровной мести, у некоторых племен это есть — именно Фиделита откусила ему член. Да, вот представьте себе — преспокойно откусила член. Дочь профессора, белая… а в Европе до сих пор нас, африканцев, порой изображают уж такими зверями, что зверинее и не бывает. Они бы на своих профессорских дочек посмотрели…

— Вот и дайте им посмотреть, — сказал Мазур. — Сосредоточьте все внимание на Энгельсине, если они что-то знают, то обе одно и то же.

А Фиделиту подлечите и отвезите в столицу. Соберите пресс-конференцию с телевизионщиками, предъявите, расскажите боевую биографию, расскажите, кто она такая. Итальянские журналисты тут же кинутся к папе-профессору — знаю я журналистов. И про откушенный член обязательно упомяните. Уж за эту-то милую деталь журналисты уцепятся когтями и зубами, знаю я их, тварей… Такие заголовки будут… Типа «Дочь профессора грызет живым людям члены в джунглях». И три восклицательных знака…

— Вообще, отличная идея, господин адмирал! — воскликнул капитан, прямо-таки просияв. И тут же поскучнел. — Вот только это не в моей власти, нужно будет докладывать начальству, просить санкции…

— Вот и доложите, — сказал Мазур. — И расскажите мне, от кого в вашей системе зависит дать санкцию. Вернусь в столицу, непременно навещу этого человека и поговорю. Пользуюсь кое-каким влиянием в определенных кругах…

— Прекрасно было бы! — воодушевился капитан. — Я вам сейчас все напишу — звание, фамилию, департамент… — он достал из кармана блокнот в зеленой обложке, энергично схватил авторучку.

Мазур нисколечко не врал — он и в самом деле собирался по оказии заглянуть к этому жандармскому чину. Подворачивается удобный случай, палец о палец не ударив, вставить перо итальянцам. Их пресса в свое время тоже немало погавкала на тему «советские в Африке», да и теперь словесно паскудит порой. Пусть теперь Европа почитает и послушает, как дочки итальянских профессоров откусывают в Африке члены правительственным агентам. Мелочь, а приятно…

И посмотрел на часы:

— Уже поздновато. Пожалуй, мне пора в отель…

— Ну, если так надо… — сказал капитан, явно с удовольствием посидевший бы еще часок за бутылкой.

Честно говоря, Мазур тоже с удовольствием дождался бы, когда бутылка отличного виски покажет дно — но в его положении беглеца, возможно, преследуемого уже со всем прилежанием, следовало сохранять спортивную форму — пить меньше, отдыхать больше…

Капитан снял телефонную трубку:

— Капрал вас сейчас отвезет.

…По дороге состоялся разговор уже в совершенно других тонах — не адмирала с капралом, а мужика с мужиком. Капрал, разумеется, фамильярности и в этом случае не позволял, но тон разговора все же был другой. Бравый служака с большим знанием вопроса рассказал Мазуру о порядках в заведении, благолепия ради именуемом «отелем», особенно подробно поведав о тарифах и расценках — сколько и за что платить, чтобы и жмотом не сочли (жмотов особенно не любят в таких вот заведениях), и не предстать богатеньким недотепой, денежным простаком (которых в таких заведениях обожают доить по полной).

А заодно рассказал и детали, которых Мазур не знал. Он читал в столице, что люди с шахты давненько уж используют Лубебо для своих надобностей, но подробностей там не было. Оказалось, еще лет пятнадцать назад «топазники» обустроили здесь этакую местную Рублевку: «отель», куда они ехали, пару аналогичных заведений рангом пониже, для пролетариата, роскошный дом приемов, где селили прибывших с деловым визитом или с инспекцией и устраивали банкеты, еще пару-тройку зданий столь же утилитарного назначения. Установили генераторы, наладили охрану, восстановили даже ту часть водопровода, что эту «Рублевку» охватывала. Так оказалось гораздо дешевле, нежели возводить с нуля аналогичный комплекс у себя на шахте. Среди населения городишки всплесков классовой ненависти как-то не наблюдалось — слишком многие здесь кормились возле шахты и непосредственно на ней…

«Отель», украшенный синей неоновой вывеской «Топазовый рай», оказался довольно большим четырехэтажным зданием, очень похоже в колониальные времена служившим настоящим отелем, без кавычек. Имелась даже довольно большая, огороженная высокой проволочной сеткой стоянка, где расположилось десятка два легковушек — не новеньких, но и не потрепанных — и два микроавтобуса. Возле распахнутых ворот из той же сетки прохаживался здоровенный негр с дубинкой за поясом. Все было понятно: вспышки классовой ненависти отсутствуют, но грешная жизнь тут такова, что оставь хорошую машину ночью без присмотра — в лучшем случае утром один кузов найдешь, а в худшем и того не увидишь…

Имелся тут и швейцар, так что капралу утруждаться не пришлось. Как и на почтамте, он топал за правым плечом Мазура с таким видом, словно возглавлял целый взвод почетного эскорта.

Обширный вестибюль роскошью не блистал, но содержался в чистоте и порядке, так что в условиях Лубебо выглядел дворцом арабского шейха. Справа, в обширном зале, вместо двери отделенной от вестибюля аркообразным проемом, гремела европейская музыка, мельтешили цветные огни, топали каблуки и каблучки, что-то задорное отплясывали пары — прилично одетые мужчины были и белые, и черные (Мазур увидел и парочку несомненных индусов, и парочку несомненных китайцев), а вот девицы — поголовно черные. Правда, среди них Мазур вскоре высмотрел белую длинноволосую блондинку — то ли местный деликатес, то ли чья-то отчаянная подружка, возжелавшая своими глазами посмотреть на настоящий бордель (Мазуру подобные экстремалочки попадались не только в Африке).